Иверский свет

С шеи свитер свисал, как обод,

снятый с местного силача.

И на швах готовые лопнуть

джинсы —• тоже с чужого плеча.

Тебя в школе зовут дебилкой.

Вся какая-то после сна...

Слишком рано ты полюбила

и назло родне понесла.

В жизни что-то происходило!

Темноликие земляки.

Но ресницы их белыми были —

словно будущего штрихи.

И стояла моя провинция,

подпирающая косяк,

и стояла в ней боль пронзительная

вдруг пропишется, да не так...

Время в стойлах мычало, блеяло,

Рождество намечалось в них.

И тревожился не об Элиоте

очарованный черновик.

Двадцать первого веке подросток

мучил женщину наших дней.

Вся — набросок!

Жизнь, пошли художника ей.

АФИНОГЕНОВСКИЕ КЛЕНЫ

Вымахали офигенные

клены афиногеновские!

Карей американкой

в Россию завезены.

Лист припадет кофейный,

словно щека мгновенная —

будто магнитом тянет

Америка

из-под земли.

Клены — они как люди

с мыслящею генетикой.

Сгорела американка

в каюте после войны.

Клены афиногеновские —

потомственная интеллигенция,

поскольку интеллигенцией

усыновлены.

Они шелестят по-нашему

обрусевшими кронами.

Они обрамляют пашню,

бетонку и штабеля.

Крашеная церковь

времен Иоанна Грозного

поет на ветке,

красивая,

размером со снегиря.

Если выходят нервы

из-под позиновения,

или строкой повеяло —

подыми воротник,

войди от поворота

в клены афиногеновские,

и под уклон дорога

выведет

на родник.

Мой кабинет кленовый,

тайна афиногеновская,

где откровенны

поле, небо —

и что еще?

Христосуются, позавтракав,

сварщики автогенные,

лист им благоговейно

спланирует

на плечо.

В западном полушарии

роща растет, наверное.

Кронищи родословные

тягою изошли.

Листья к земле припадают,

словно щека мгновенная —

будто их к детям тянет

Россия

из-под земли.

СОБАКА

Р. Паулсу

Каждый вечер въезжала машина,

тормозила у гаража.

Под колеса бросалась псина,

от восторга визжа.

И мужчина, источник света,

пах бензином и лаской рук.

И машина — друг человека,

и собака, конечно, друг.

Как любила она машину!

Как сияли твои глаза!

Как твою золотую спину

озаряло у гаража!

Но вторую уже неделю

не въезжает во двор мотор.

Лишь собачьи глаза глядели,

изнывая, через забор.

Свет знакомый по трассе несся.

И собака, что было сил,

с визгом бросилась под колеса,

но шофер не притормозил.

МУЛАТКА

Рыдайте, кабацкие скрипки и арфы,

над черною астрой с прическою «афро»,

что в баре уснула, повиснув на друге,

и стало ей плохо на все его брюки.

Он нес ее спящую в туалеты.

Он думал: «Нет твари отравнее этой!»

На кафеле корчилось и темнело

налитое сном виноградное тело.

«О, освободись!.. Я стою на коленях,

целую плечо твое в мокром батисте.

Отдай мне свое естество откровенно,

освободись же, освободись же,

о, освободись, непробудная женщина,

тебя омываю, как детство и роды,

ты, может, единственное естественное —

поступок свободы и воды заботы,

в колечках прически вода западает,

как в черных оправах напрасные линзы,

подарок мой лишний, напрасный подарок,

освободись же, освободись же,

освободи мои годы от скверны,

что пострашней, чем животная жижа,

в клоаке подземной, спящей царевной,

освободи же, освободи же... »

Несло разговорами пошлыми с лестницы.

И не было тела на свете нужнее,

чем эта под кран наклоненная шея

с прилипшим мерцающим полумесяцем,

ЧЕРНАЯ БЕРЕЗА

Лягу навзничь — или это нервы?

От земного сильного огня

тень моя, отброшенная в небо,

наклонившись, смотрит на меня.

Молодая черная береза!

Видно, в Новой Англии росла.

И ее излюбленная поза —

наклоняться и глядеть в глаза.

Холмам Нового Ерусалима

холмы Новой Англии близки.

Белыми церковками над ними

память завязала узелки.

В черную березовую рощу

заходил я ровно год назад

и с одной, отбившейся от прочих,

говорил, и вот вам результат.

Что сказал? «Небесная бесовка,

вам привет от северных сестер... »

Но она спокойно и бессонно,

не ответив, надо мной растет.

ИСПАНСКАЯ ПЕСНЯ

графа Резанова

из оперы «Юнона и Авосьэ

И в моей стране и в твоей стране

до рассвета спят — не спина к спине.

И одна луна, золота вдвойне,

и в твоей стране и в моей стране.

И в одной цене, — ни за что, за так,

для тебя — восход, для меня — закат.

И предутренний холодок в окне

не в твоей вине, не в моей вине.

И в твоем вранье и в моем вранье

есть любовь и боль по родной стране..

Идиотов бы поубрать вдвойне

и в твоей стране и в моей стране.

СВЕТ

Я шел асфальтом. Серый день.

Сегодня не было теней.

Но предо мной ложилась тень,

от жизни брошена моей.

Я оглянулся. Никого.

Но тень была. Верней всего,

твой отсвет, в памяти живой,

шел, как с фонариком, за мной.

ДЕТСТВО

Я снова в детстве погостил,

где разоренный монастырь