Иверский свет

Давно повывелись

в миру чернильницы

и нет лиловых

навзрыд

чернил.

Подайте позднюю

надежду памяти —

как консервированную сирень, —

где и поныне

блатные Бальмонты

поют над сумерком деревень.

Странна «поэзия российской пошлости»,

но нету повестей

печальней сих,

какими родина

платила пошлины

за вкус

Бакуниных и Толстых.

Поэт стареющий

в Териоках

на радость детям

дремал, как Вий

Лицо — в морщинах.

таких глубоких,

что, усмехаясь,

он мух

давил...

Поэт, спасибо

за юность тамину,

за чувство родины,

за розы в гроб,

за запоздалое подаяние,

за эту исповедь —

избави бог!

ЛЕСНАЯ МУЗЫКА

Пасечник нашего лета

вынет из шумного улья

соты, как будто кассеты

с музыкою июля.

Смилуйся, государыня скрипка,

и не казни красотою

мяты и царского скипетра

перед разлукой такою!

Смилуйся, государыня родина,

выполни самую малость,

пусть под жилыми коробками —

но чтобы людям осталась!

Смилуйся, государыня совесть,

спрячься на грудь мне как страус.

Пой сколько хочешь про Сольвейг,

но чтобы после осталась.

ШАБАШНИКИ

Я спустился с ними

чащобой девственной

вниз от пилорамы

верст на сто —

пилигримы места, времени и действия —

«где — когда — что?»

По святым местам

великого Ияима,

временем единственным,

данным нам,

рубят коровники

злые пилигримы —

так истосковались по святым делам)

По дороге пили,

подбивали башли.

Но остались срубы

сиять, как храм.

Чистота прикидывается

шабашником,

так истосковалась

по святым делам.

Мученик Серега

спозаранку бледен,

он по делу этому ветеран.

Перебрать по бревнышку

всю Россию бредит,

так истосковался по делам.

По пути прочистили

гибн/щее озеро.

Для души —

заплатит товарищ волк1

Шестеро паломников

дипломы бросили —

так образовался

«инженерский полк».

Что-то покосился

берег у Илима?

Скомкана полсотенная в плаще.

И уйдут

транзисторные пилигримы

с «Лунною сонатою»

на плече.

ИМЕНА

Да какой же ты русский,

раз не любишь стихи?!

Тебе люди — гнилушки,

а они — светляки.

Да какой же ты узкий,

если сердцем не брат

каждой песне нерусской,

где глаголы болят ...

Неужели с пеленок

не бывал ты влюблен

в родословный рифмовник

отчеств после имен?

Словно вздох миллионный

повенчал имена:

Марья Илларионовна,

Злата Юрьевна.

Ты, робея, окликнешь

из имен времена,

словно вызовешь Китеж

из глубин Ильменя.

Словно горе с надеждой

позовет из окна,

колокольно-нездешне:

Ольга Игоревна.

Эти святцы-поэмы

вслух слагала родня,

словно жемчуг семейный

завещав в имена.

Что за музыка стона

отразила судьбу

и семью, и историю

вывозить на горб/?

Словно в анестезии

от хрустального сна

имя — Анастасия

Константиновна...

Кто губами коснется

произнесть имена,

в том Россия проснется

от хрустального сна.

ВОСПОМИНАНИЯ О ЗЕМНОМ ПРИТЯЖЕНИИ

Скоропортящиеся поэты!

Успейте сказать, пока помните это.

Рисуйте, художники, денно и нощно

руки напряженье под ноющей тяжестью ноши.

Снимайте, киношники, нощно и денно

паденье плодов в измерении том,

где, тяготы уравновесив, младенец

оттягивал чаши

земных полновесны* мадонн.

Спешите вдыхать дефицит кислорода!

Листву в целлофан человек обернет

и будет, как из персональной коровы,

из липки под вечер доить кислород.

Как им тяжело в невесомой свободе!

Счастливчик чугунную гирю найдет, точно грех.

В ней будет запаян последний глоток кислорода.

Он вскроет и выпьет ее, как орех.

И он ощутит позабытую сладкую тяжесть,

как ноша ягненка вздымает орла.

Ом женщине про беспокойство расскажет.

И женщина скажет ему:

«Тяжела».

1ДИЛОК

Андрею Тарковскому

Блатные москворецкие дворы,

не ведали вы наши Вифнсе««ы,

что выбивали матери ковры

плетеной олимпийскою эмблемой.

Не только за кепарь благодарю

московскую дворовую закваску,

что, вырезав на тополе «люблю»,

мне кожу полоснула безопаской.

Благодарю за сказочный словарь

не Оксфорда, не Массачусетса —

когда при лунном ужасе главарь

на танцы шел со вшитою жемчужиной.

Наломано, Андрей, вселенских дров,

но мы придем—коль свистнут—за подмогой...

Давно заасфальтировали двэр

и первое свиданье за помойкой.

— 35 1 —

МОРОЗ

От мороза лопнут трубы —

ничего!

Мы пока еще не трупы,

нам с тобою горячо.

Москва вроде Минусинска,

— 45,

значит, предстоит разминка,

чтобы кровь полировать.

Я люблю не опого ли

наш крещенский холодок —

полирует кровь и волю,

как для зайца нужен волк.

Помнишь время молодое?

Мы врывались на пари,

оставляя пол-ладони

примороженной к двери.

У мороза звон мажорный.