Иверский свет

Принимайте душ моржовый!

Кому холод — лютый,

а кому — валютный.

Не случайно мисс Онассис,

бросив климат ананаса,

ценит наши холода,

чтоб быть юной навсегда...

Белки, царственно шуруя

по волшебному стволу,

траекторией шурупа

завинтились в синеву!

Помнишь, как они гонялись,

в нашу летнюю судьбу

завивая гениально

цепь златую на дубу?

Хороши круговороты!

Снегом душу ототрем.

Все условья для полета:

— 40 за бортом

ЯКУТСКАЯ ЕВА

Варфоломею Тетеринд

У фотографа Варфоломея

с краю льдины, у черной волны

якутянка, «моржиха» нимфея

остановлена со спины.

Кто ты, утро Варфоломея,

от которой офонарели

стенды выставки мировой?

К ледоходу от мод Москвошвея

отвернулась якутская Ева,

и, сощурясь, морщинка горела

белым крестиком над скулой.

Есть свобода в фигуре ухода

без всего, в пустоту полыньи.

Не удерживаю. Ты свободна.

Ты красивее со спины.

И с тех пор нетреэвевший художник

мне кричит: «Я ее не нашел!»

Бороденка его, как треножник,

расширяясь, оперлась на стол.

Каждой встреченной, женщине каждой

он кричал на пустынной земле:

«Отвернись! Я узнать тебя жажду,

чтобы крестик горел на скуле.

Синеглазых, курносых, отважных

улыбаются множество лиц.

Отвернись, я узнать тебя жажду!

Умоляю тебя, отвернись.

Отвернись от молвы и продажи

к неизведанному во мгле.

А творец видит Золушку в каждой.

Примеряет он крестик к скуле.

Отпечатана многотиражно —

как разыскивается бандит —

отвернись, я узнать тебя жажду.

Пусть прищуренный крестик горит... »

Я не слушал Варфоломея.

Что там пьяный мужик наплетет!

Но подрамник, балдея идеей,

он за мною втолкнул в самолет.

Остановленное Однажды

среди мчащихся дней отрывных —

отвернись, я узнать тебя жажду!

Я забуду тебя. Отвернись.

Я год не виделся с тобою.

Такое же все — и другое.

Волнение и все другое

такое же — и все другое.

Расспросов карие укоры —

такое же — и все другое.

Лицо у зеркала умою —

такое же — и все другое.

Окно, покрашенное мною,

такое же — и все другое.

Прогонят стадо к водопою

такое же — и все другое.

Ночное небо, как при Ное,

такое же — и все иное.

Ты — жизнь! Приблизишься—окажешься,

ты неожиданно такая же.

НЫРОК

Утица, сбитая камнем туриста,

билась в волне.

На руки взял я строптивую птицу.

«Что же творится?» — подумалось мне.

С ношею шел я в ночи и позоре.

Мне попадались стада и дома.

Их ли вина, что на нервах мозоли?

«Что же творится?» — не шло из ума.

Клювом исколот я был, как Рахметов.

Теплая тяжесть жалась к душе.

Было до города пять километров.

Фельдшер жила на втором этаже.

Вдруг я узнал в незнакомой квартире

каждую комнату, как укор.

Прошлой зимою тебя прихватило.

Тебя приводил я сюда на укол.

Та же в дверях фельдшерица со шприцем.

Та же подушка в разбитом окне.

Я, как убийца, протягивал птицу.

«Что же творится?» — думалось мне.

ОБСЕРВАТОРИЯ

Мы живем между звездами и пастухами

под стеной телескопа, в лачуге, в саду.

Нам в стекло постучали:

«Погасите окно — нам не видно звезду».

Погасите окно, алых штор дешевизну,

из двух разных светил выбирайте одно.

Чтоб в саду расцвели гефсиманские дикие вишни,

погасите окно.

Мы окно погасили, дали Цезарю цезарево.

Но сквозь тысячи лет — это было давно! —

пробивается свет, что с тобой мы зарезали.

Погасите звезду — мне не видно окно.

Я ошибся, вписав тебя ангелам в ведомость.

Только мы с тобой знаем — из какой ты шкалы.

И за это твоя дальнобойная ненависть

меня сбросила со скалы.

Это теоретически невозможно

Только мы с тобой знаем — спасибо тебе, —

как колеса мои превратились в восьмерки,

как злорадна усмешка у тебя на г/бе.

Только мы с тобой знаем: в моих новых расплатах

(я не зря подарил тебе малахит)

есть отлив твоего лиловатого взгляда.

Что ж, валяй! Я прикинусь, что я мазохист.

И за это все — как казнят чернокнижницу —

привезу тебя к утреннему крыльцу,

погляжу в дорогие глаза злоумышленницы,

на прощанье губами перекрещу.

НОВАЯ ЛЕБЕДЯ

Звезда народилась в созвездии Лебедя —

такое проспать!

Явилась стажеру без роду и племени

«Новая Лебедя-75».

Наседкой сидят корифеи на яйцах,

в тулупах высиживая звезду.

Она ж вылупляется и является

совсем непристойному свистуну.

Ты в выборе сбрендила, Новая Лебедя!

Египетский свет на себе задержав,

бесстыдно, при всей человеческой челяди

ему пожелала принадлежать.

Она откровенностью будоражила,

сменила лебяжьего вожака,

все лебеди — белые, эта — оранжева,

обворожительно ворожа.

Дарила избраннику свет и богатства

все три триумфальные месяца. Но —

погасла!..

Как будто сколупленное домино.

«Прощай, моя муза, прощай, моя Новая Лебедя!

Растет неизвестность из черной дыры.

Меня научила себя забывать и ослепнуть.

Русалка отправлена на костры.

Опять в неизвестность окно отпираю.