Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)
Шрифт:
Внимание вернулось к ноше, она разрасталась, будто кто-то подкидывал туда новые камни или доливал по капле. Брюнет нахмурился и закрыл глаза. Он не сдавался и держался из последних сил. Во второй половине дня явился полный лысый мужчина, оставивший нашу команду на седьмой день. Когда он держал ношу, неописуемый водопад пота струился по его лицу. Сейчас он был необыкновенно серьезен и в белом халате. Он уселся в шезлонг под зонтиком от солнца, читал журнал, маяча перед глазами расплывающимся белым пятном. К концу дня поднялся ветер, исколовший нас песком. Несколькими каплями удивил дождь, который здесь большая редкость. К вечеру мои колени дрожали. Брюнет уходил ногами в землю. Ноша, наклонившись над ним, большей частью веса давила на меня. С трудом разомкнув глаза, я убедился, что брюнет стал значительно ниже и сильно похудел.
Ноша задерживалась, я перестал считать время, прошли все сроки – была середина ночи. Приглядевшись в темноте, я заметил, что брюнет дрожит, его щеки ввалились, а уголки губ подрагивают. В четыре до меня дошло, что перерыва не будет, после ухода брюнета я останусь держать ношу один. Врач громко храпел в шезлонге, уронив
– Сдулся, – буркнул врач, запихал лоскутик в саквояж с красным крестом, сложил шезлонг, зонтик, выключил фонарь и ушел, оставив меня в непроглядной темноте.
Я закрыл глаза, ощущая дрожь в коленях, руки не слушались, сгибались в локтях, и ноша давила. Я пытался найти положение, в котором будет чуть-чуть удобнее переносить тяжесть. В итоге согнулся и уложил ношу на спину. Поза была не красива и не удобна, но так было чуть легче. Я задремал. Утром спина отнялась, невозможно было распрямиться. В ступню впился мелкий камешек, я боялся, что сдуюсь, как брюнет. Так я и стоял, согнувшись, уперев руки в колени. Сначала рассматривал песчинки, потом пальцы ног и волоски на голени. Заштормило, я зажмурился, продолжая стоять, ощущая гудение в пояснице, гадал, долго ли сумею так протянуть, размышлял, почему ноша не отпустила накануне, что станет с брюнетом. Пришел рыжий, усмехнулся моей новой позе, перехватил ношу, помог выпрямиться, размять спину и упереться снова руками. Он стер с моего лба пот вперемешку с песком. Я решил не говорить ему про брюнета, вдруг рыжий тоже признается, что надут, тогда придется признаться и мне. Казалось, если я произнесу это, то тут же упаду без сил. Лучше пусть обман покоится в моей душе неявный для других, не оглашенный вслух. Через час после ухода рыжего явились староста и блондин. От них пахло дорогим ароматным мылом. Я почувствовал, как ужасен едкий запах моего пота, что, не переставая, тек по спине. Староста внимательно осмотрел меня, пощупал мои бицепсы, усмехнувшись, тихо сказал, что мускулы заметно окрепли. Прищурившись, понаблюдал за мной, словно, прикидывая, сколько я протяну, и ушел. Блондин постоял некоторое время, у меня не было сил и особенного желания разговаривать с ним. Вскоре и он, кивнув на прощание, ушел.
Не знаю, сколько я стоял в тягостном забытьи, то впадая в дремоту, то пробуждаясь, различая песок до горизонта, дрожащие вытянутые руки, согнутые в локтях и зловонный запах собственных испарений. Я мочился, закрывал глаза и начинал бредить, мне казалось, что кто-то поставил меня в ванну под горячий душ, и кожа горит от кипятка. Придя в сознанье, я опустил ношу на склоненную шею, рискуя вывихнуть позвонки. Был вечер второго дня борьбы с ней один на один. Я гнал прочь догадку, что с этих пор так и буду подпоркой для ноши, пока не сдуюсь или не отдам концы от усиливающейся тяжести. То, что никто не придет меня сменить, я уже знал наверняка. От этого сердцу становилось тесно и душно. Я продолжал стоять, хотя всякие там «должен», «надо» и «стыдно» уже не работали. Все сознание занимали усталость и тяжесть. Как смириться и научиться продолжать жизнь с ношей на себе, я не знал. Под вечер меня навестили мулаты-близнецы, одетые в сутаны, они читали молитву всем святым, призывали не сетовать, и покорно принимать выпавшее на мою долю. Они накормили меня облаткой, напоили вином из большой серебряной чаши и ушли, довольные собой.
Опьянев, я разглядывал холмики песка и пустынный горизонт. Хотелось погулять в сумерках по улицам и, не дойдя до дома, завалиться спать прямо в парке, на скамейке, свинцовым сном. Ноша продолжала давить. Устав от окружающего меня однообразия, впервые за эти тринадцать дней, я поднял голову и принялся рассматривать, что же я такое держу.
Я видел чернично-синий аквариум, в нем что-то переливалось, густая, тягучая синяя жидкость, похожая на нефть кое-где темнела, становясь почти черной. В тех местах проступали серебристые огоньки, вроде лампочек глубоководных рыб. Моя голова кружилась от тяжести, а тело даже не чувствовало ночную прохладу. Стоять было невыносимо. Но что был вид бесконечной плоскости, заполненной песком и даже город с виднеющейся вдалеке крошечной трубой ангела на флигеле моего дома по сравнению с красотой ноши. Я снова терялся, испуганно и восторженно скользя от одного серебристого огонька к другому. И летел взглядом вглубь, рассматривал гирлянды огоньков, скупо отдающих свет.
Второе дыхание открылось неожиданно, как подарок, как удар в грудь. Новые силы позволили расправить кисти и держать ношу лишь кончиками пальцев. Я выпрямился, чувствуя, что пустое раздутое пространство под моей кожей заполняется мускулами. К середине ночи я заметил, что кто-то копошится в глубине ноши, среди огоньков. Прищурившись, я смог разглядеть худого старичка с лохматыми серыми патлами и рыбьим телом. Он суетился и что-то делал там, внутри гигантского аквариума ноши. Видимо, то, что он делал, не совсем ладилось, от этого на его лице застыло страдальческое, несимпатичное выражение. Наблюдая за ним, я заметил, что старичок не имеет контуров и плавно переходит в посеребренную темноту ноши. При этом он бойко двигался. Прищурившись, я обнаружил, что в его живот вкручен точно такой же насос, как тот, которым я сам подкачивался до нужных размеров, чтобы выдать себя за силача и получить работу. Насос доставлял старичку много неудобств – откручивался
вентиль, воздух прекращал поступать, выскакивала ручка. При каждой новой неполадке старичок прекращал суетился, что-то шептал тонкими сине-серыми губами. Неожиданно, наши глаза встретились. Он нахмурился, попытался спрятать насос за спину. Мы, не моргая, смотрели друг на друга довольно долго. Я понял, что должен отвести глаза, сделать вид, что я ничего не заметил. Два чувства боролись во мне: испуг от собственной дерзости и восторг ослушания. Наконец, он не выдержал, отвернулся и стал уплывать в темно-синюю даль ноши.У часов пересохло горло, они никак не могли сглотнуть сонные песчинки времени. Утром никто не приходил, это тянулось сквозь тяжесть и боль. Ветер приносил мелкие камешки и безжалостно осыпал ими лицо. С каждой новой атакой ноша все яростнее давила на онемевшие руки. Вечер следующего дня или следующего года окутал огромное пространство, усыпанное разгоряченным песком. Было ясно: никто не придет ни ночью, ни завтра утром. Никто не сменит меня, не даст мне воды. Но я не выпущу ношу. Я так и стою, потеряв счет часам. Вполне возможно, когда ко мне наконец-то придут и объявят, что я свободен, я уже не захочу уйти отсюда ни за что на свете, и любые уговоры будут бессмысленны. Почему-почему? Да потому.
Три…два…один…
Алексей Блохин в новый век попал стихийно, не заметив для себя и окружающих ничего особенного. Ночью завалили тротуары фантиками, жестянками от Колы и осколками бутылок. Утром первого января 2000 года, как по волшебству, улица была снова чистой.
Ничего не изменилось – Леха продолжал жить в Москве, в девятиэтажном доме грязного цвета, что портил своим картонным видом скверик в трех минутах ходьбы от метро Текстильщики. Целыми днями Леха по-прежнему развозил по Москве со склада аптечки медицинской помощи для фирм, поликлиник, больниц и детских садов. По дороге, чтобы укрыться от городского шума, гудков и выкриков, чтобы не вникать в обрывки чужих бесед, помехами вторгавшихся на каждом шагу в жизнь, он прятался от мира за наушниками. Предоставлял голову на растерзание сборников электронных хитов.
Однокомнатная тесная «кабина» на пятом этаже вполне вмещала скромные пожитки Лехи: компьютер, прабабушкину кровать с железной решеткой, как на кладбище, и еще деревянный стул, найденный как-то вечером на помойке.
Вдоль стены единственной Лехиной комнатки чернел стеллаж с коллекцией книг по истории России. Надо сказать, Леха собрал довольно редкие тома, которые читал по вечерам, праздникам и выходным дням. Началось увлечение еще в институте, где Блоха учился на инженера космических кораблей. Многие сокурсники тоже считали своим призванием кто иностранные языки, кто ботанику, кто режиссуру, Леха же сожалел, что в нем умер выдающийся историк отечества. Теперь диплом инженера космических кораблей висел, заключенный в темно-бордовую кожаную рамочку, рядом с облезлой ниткой выключателя. Применения диплому не нашлось, о чем Леха не особенно сожалел – курьером он зарабатывал больше, чем любой инженер. По странной случайности, когда он окончательно убедился, что работы по специальности ему не видать, сама собой медленно стала таять и его коллекция книг по истории России: Карамзин был подарен на свадьбу другу, Соловьева и Ключевского вместе с «Великой степью» пришлось преподнести девушке на Новый год. Свободные полки стеллажа постепенно заполнялись томиками по научной фантастике. Леха с наслаждением читал описания инопланетных кораблей, восхищался удобством и легкостью, а так же совершенством этих машин. Постепенно история отечества редела, разобранная почитать разными людьми, нет да нет, навещавших кабину Лехи. Кто-то из приятелей одолжил курс истории XIX века, Корнилова. Сосед, ворвавшийся в приступе депрессии после запоя, унес «Опыт политической истории». Слесарь, так и не сумевший пробить вековой засор в ванне, зато прекрасно рассуждавший об обязанностях министра, захватил «Петра первого и его время». Новая девушка грациозно извлекла из поредевшего строя разноцветных корешков «Смутное время». Сломала ноготь на одном из своих тоненьких пальчиков с безупречным инкрустированным стразами маникюром. Расстроилась, разобиделась. И больше не приходила, заиграв таким образом и книгу. Некоторые гости одалживали почитать сразу два-три тома, а возвращать забывали. Но Леха не особенно печалился по этому поводу. Сначала стыдливо, как бы случайно, а потом уж и не таясь, он закупал собрания сочинений Лема, Шекли, Брэдбери и Стругацких. Вскоре уже подбирал с лотков все, что попадалось под руку, главное, чтоб писали о галактиках, удаленных подальше от солнечной системы. И о захватывающих, остросюжетных приключениях с перестрелками, секретными спецзаданиями и космическими монстрами.
За чашечкой полуночного кофе, съежившись на стуле у подоконника, Леха больше не раздумывал о земельной реформе Столыпина, самозванцах и февральской революции. Теперь, устремив взгляд в черное задымленное небо Текстильщиков, он пытался осознать скорость света, представлял расположение различных кнопок и рычажков на пульте управления межгалактической станцией и удивлялся, сколько лет пройдет на Земле, пока долетишь до созвездия Скорпиона или на Сириус.
Тем временем уехал в Америку Лехин друг, давший ему когда-то прозвище Блоха. На эту свою кличку Леха всегда брезгливо морщился – уж очень он не любил всяких блох, клещей, жуков и насекомых вообще. Теперь Косяк изредка писал из Америки краткие письма на e-mail, вместо обычных воскресных посиделок за кружкой пива или обеда в Пицце Хат всей их компанией.
От скуки Леха Блоха устроился на курсы Web-дизайна и, забывая родной язык, принялся изучать HTML. Свободного времени прибавилось – новая девушка наградила Леху маленькой неприятностью, которая, по словам врача, при лечении пройдет без следа, а если запустить – «не советую…». Однако Блоха заключил, что тратиться на лечение накладно, выбрал продолжение курсов Web-дизайна, завел виртуальную подружку и кратковременные виртуальные интрижки в сети без выхода из дома, потери времени и всяких нежелательных трат.