Из истории Боспора
Шрифт:
Самый ранний из имеющихся памятников — фрагмент ионийской вазы, вверху заканчивающейся головой быка (рис. 25). Этот во многих отношениях совершенно исключительный памятник не издан и до сих пор не известен широким кругам археологов: я вместе с другими членами работавшей в 1928 г. на Дону экспедиции Гос. Академии истории материальной культуры случайно увидела его среди самого разнородного, преимущественно относящегося к римской эпохе материала, занимавшего одну из витрин Новочеркасского Донского музея. По имеющимся в музее сведениям, любезно сообщенным мне хранителем музея И.И. Ногиным, этот фрагмент найден в Хоперском округе, т. е. в самой северной части Донской области; более точных сведений об обстоятельствах его находки в музее, к сожалению, нет.
Рис. 25. Фрагмент ионийского архаического сосуда, найденного в Хоперском округе Донской области (Новочеркасский Донской музей).
Недостаточно отчетливая фотография, дающая к тому же представление о фрагменте только с одной стороны, вынуждает меня дать краткое его описание. Он представляет собою верхнюю часть довольно большого [150] кувшина, горло которого переходит в голову быка; отверстие для наливания жидкости находится в теменной части головы, для выливания ее служила узкая щель рта. Ручка
150
Размеры обломка: высота 0,20 м, диаметр горла 0,12-0,13 м.
Определение данного памятника не встречает, на мой взгляд, затруднений. Как технические особенности (глина, лак, обмазка), так и детали формы и росписи встречают многочисленные аналогии в той группе керамики, которая в литературе обозначается как родосская, милетская или «родосско-милетская»; последнее определение вызывается трудностью окончательно решить вопрос в пользу Родоса или Милета. Я не буду здесь подвергать новому пересмотру давний спор о родосском или милетском происхождении данной группы: выделывались ли эти вазы в Родосе или Милете, — а только об этих центрах и может идти спор, — мы во всяком случае достаточно хорошо представляем себе тот район, откуда вывозилась эта керамика, знаем и то, что для данного времени главным центром, экспортировавшим изделия всего района (а не только свои собственные), был Милет. Также едва ли уместно в данной работе давать подробный стилистический анализ новочеркасского фрагмента, для искусствоведа представляющего интерес несомненно исключительный [151] ; я ограничусь лишь самым необходимым, без чего не может быть убедительным и данное мною определение.
151
Необычен и своеобразен, прежде всего, тип быка. При тщательности работы, при умелой скульптурной передаче деталей мускулатуры, исключающей возможность предполагать плохую, неумелую руку, тип быка получился странный и едва ли не фантастический: морда сильно укорочена, глаза несоразмерно велики, расширены и выпуклы, надбровные дуги слишком сильно выступают и еще подчеркнуты белыми линиями, уши очень малы и имеют необычную круглую форму, рога почти конической формы и торчат вверх, как уши кошки. В результате наш бык при беглом взгляде вообще больше напоминает животное кошачьей породы, чем быка; между тем черты головы быка не только налицо — они особенно подчеркнуты (отвислые щеки, подгрудок и т. д.). Многие элементы выраженной здесь сильной и своеобразной стилизации восходят к искусству крито-микенскому. Именно в этом искусстве создался тот тип быка с несоразмерно большими и выпуклыми глазами, короткими коническими рогами и подчеркнутыми складками век, который лежит в основе нашего изображения (см. ВСН, 1907 г., табл. XXIII, 1; ср. Revue arch'eol., 1904 г., II, 220, fig. 8, 9). Также в микенском искусстве мы встретим аналогии и орнаменту чешуек в том виде, в каком мы его находим на горле фрагмента из Новочеркасского музея (см. Furtw"angler-Loeschcke, Mykenische Vasen, табл. X, 62, XXXVII). Для интересующихся вопросом, уже не новым (см., напр., Boehlau, Aus fon. u. ital. Nekropolen, Leipzig, 1898 г., стр. 62), о связи между микенским искусством и искусством греческой Ионии новочеркасский, фрагмент представляет характерный и ценный памятник.
Все высказанные положения были развиты мною подробнее в специальной статье, представляющей предварительную публикацию новочеркасского фрагмента и еще в 1929 г. сданную мною в сборник статей, посвященный О.Ф. Вальдгауеру. Дальнейшая судьба статьи, как и всего сборника, мне неизвестна.
Отмечу, прежде всего, что новочеркасский фрагмент представляет собою памятник действительно уникального характера. За исключением одной неизданной находки, речь о которой будет в дальнейшем, мы вообще не знаем в древнейшей ионийской керамике такого рода кувшинов, вверху переходящих в головы животных [152] . В то же время ряд особенностей теснейшим образом сближает его с группой расписных «родосско-милетских» энохой; эти особенности касаются как деталей формы, так и орнаментации. Особенно близкую аналогию нашему фрагменту представляет изданный Б.В. Фармаковским фрагмент, найденный в «скифском» погребении в имении Болтышка, Киевской губ. [153] Наряду с техническими особенностями (характер глины, лака, обмазки) у обоих обломков повторяется также и ряд деталей формы и орнаментации, как, например, форма и изгиб ручки, орнамент на кружках, выступающих по обе стороны от ручки, орнамент черточек на плечах; и самый характер выполнения некоторых из этих деталей (орнамент «мельничного колеса» на кружках) настолько сходен здесь и там, что этим устанавливается не только принадлежность обоих памятников одной группе, но и приблизительная их одновременность. С другой стороны, голова нашего быка встречает аналогии в некоторых фигурных вазах, родосское производство которых не вызывает, насколько я знаю, сомнений [154] .
152
Все известные мне сосуды такого типа принадлежат другим локальным группам и по стилю не имеют ничего общего с нашим обломком. См., напр., Pfuhl, Malerei u. Zeichnung d. Griechen, Munchen, 1923 г., r. III, табл. 12 и 21.
153
См. Б.Ф. Фармаковский. Милетские вазы из России, Москва, 1914 г., («Древности», т. XXV), табл. VI–VII.
154
Ближайшая известная мне аналогия — сосуд в форме головы быка из Камира, находящийся в Британском музее. См. М.И. Максимова, Античные фигурные вазы, Москва, 1916 г., табл. X, 77 и стр. 126.
По вопросу о хронологии керамики «родосско-милетской» группы больше сделано для выяснения эволюции стиля и связанной с этим относительной хронологии тех или, иных типологических особенностей, чем для установления определенных дат. Но мы имеем все же некоторые твердые опорные точки, благодаря которым та группа «родосско-милетской» керамики, к которой относится фрагмент из Болтышки, а вместе с ним и наш новочеркасский [155] , с большой долей уверенности может быть отнесена к концу VII века до н. э. [156] Точнее датировать я не берусь, чтобы
не повторять ошибок прежних археологов, слишком часто произвольно фиксировавших определенные хронологические даты на этапах типологического развития.155
По установленной Кинком классификации «родосско-милетской» керамики наши обломки должны относиться к концу периода свободного стиля. — м. Kinch, Fouilles de Vroulia (Rhodes), Fondation Carlsberg, Copenhague — Berlin, 1914, стр. 207–220.
156
Твердые опорные точки дает, с одной стороны, материал Навкратиса и италийских некрополей, с другой — находки в некрополях и поселениях, более поздних, как, например, исследованный Boehlau самосский некрополь (см. Boehlau, Aus ionischen u. ital. Nekropolen, Leipzig, 1898 г.), эллинион в Навкратисе, также некоторые комплексы северного Причерноморья. На основании всего этого материала мы видим, что встречающиеся в комплексах VI в. «родосско-милетские» вазы принадлежат группе иной, несомненно более поздней, чем та, к которой следует отнести фрагмент из Болтышки и наш новочеркасский. О хронологии «родосско-милетской» керамики см. E. Pfuhl, Malerei und Zeichnung der Griechen, t. I, стр. 140 и 143, M"unchen, 1923 г.
Для поставленного нами вопроса новочеркасский фрагмент имеет несомненно первостепенное значение. Он дает нам основание предполагать наличие каких-то торговых сношений греков-ионийцев с областью реки Танаиса уже в конце VII в. до н. э.; при этом привозившиеся греками изделия не только достигали устья Танаиса, места, впоследствии ставшего центром оживленного торгового обмена между греками и кочевниками Придонья, а уже тогда проникали далеко в глубь данной области. Остается очень пожалеть об отсутствии более точных сведений относительно обстоятельств находки обломка; к счастью, некоторые другие аналогичные находки дают нам представление о том, кто мог быть потребителем такого рода изделий ранней архаической Ионии. О них речь будет впереди.
О происхождении второй находки, во многих отношениях аналогичной только что описанной, мы осведомлены лучше. В 1869 г. крестьянин Малоколодезянского поселка Донецкого округа Шацкий, добывая для себя камни в степи, случайно наткнулся на гробницу с вещами. Присутствие среди этих вещей двух ценных изделий — одного золотого, другого серебряного — заставило Шацкого объявить о своей находке по начальству; поспешивший на место находки сотник Чернояров в рапорте на имя сыскного начальника Донецкого округа представил подробное описание местоположения потревоженной гробницы, обстоятельств ее обнаружения и состояния, в котором он ее застал. Так как это описание не попало ни в одно из печатных археологических изданий [157] , я считаю не лишним в извлечении привести его здесь.
157
Рапорт имеется в деле Арх. ком. № 23/1869 г.
Место находки описано в рапорте очень подробно: «Ниже слободы Криворожье, по течению реки Калитвы, в 3 1/2 , верстах на правом береге находится поселок Алексеевка б. Слюсаревых; над этим поселком возвышается гора, хребет которой против соседних гор правой стороны есть самый высший; на вершине ее 6 курганов, кольцеобразно расположенных, из коих один самый большой и ближайший от реки именуется Должиков курган; от него по направлению к востоку на сто шагов ровно… нашел место, где найдены вещи. До разрытия место это представляло весьма малый кургашек, возвышавшийся от подошвы земли никак не более полуаршина, в диаметре около полторы сажени, на вершине были сгруппированы каменья из песчаника, забитые землей и обросшие мохом. Вещи, по словам Шацкого, находились в земле против центра возвышенности, не более, как на один аршин от поверхности и лежали прямо в земле, венец и около его, кувшинчики. По прибытии моем на это место я встретил груду мелких каменьев, перемешанных с землею и песком, из коих некоторые были закопчены дымом, другие перегорелые, а иные обратились в сплав жужелицы».
То состояние, в котором оказалась могила к моменту прихода Черноярова, не дает, к сожалению, ясного представления об обряде погребения. Тем не менее, ряд отмеченных в рапорте обстоятельств очень характерен. Мы находим здесь обычное для «скифских» некрополей расположений курганов на вершине горного хребта, здесь возвышающегося над долиной реки: сразу же вспоминается группа «Семибратных курганов» расположенных на высоком горном хребте над Кубанью, группа курганов над Цукурским лиманом на Таманском полуострове, курган на Темир-горе близ Керчи и многие другие. И самое устройство разрытого «весьма малого кургашка» встречает повторения в тех же группах: так, сходные черты (земляная неглубокая могила под завалом из камней) имело, по-видимому, раннее «скифское» погребение в кургане на Темир-горе близ Керчи [158] . Упоминающиеся в рапорте Черноярова копоть, перегорелые камни и земля и кусочки угля представляют, по-видимому, остатки погребальной тризны, место которой могло находиться в непосредственном соседстве с могилой: в поисках новых находок крестьяне перерыли, очевидно, и его. Все это не составляет сомнений в том, что здесь мы имеем дело с одним из типичных «скифских» погребений.
158
См. ОАК, 1870–1871 гг., стр. XX.
В раскопанном погребении были найдены: 1) «золотой обруч с загнутыми под прямым углом на наружную сторону краями, с изображением на внутренней части двух иероглифических знаков, большой и тяжелый (весом 1 ф. 47 зол.)» [159] ; 2) «небольшая серебряная головка быка, отломанная от нижней части» [160] ; 3) и 4) «два глиняных малых кувшинчика простой работы»; 5) «один большой кувшин лучшей работы, испещренный разными греческими узорами и изображениями», горлышко которого в верхней части переходит в голову барана. Последний предмет был во время раскапывания могилы разбит лопатой, и обломки нижней его части были разбросаны, раздавлены и затоптаны в землю крестьянами; Чернояров, судя по рапорту, все же собрал кое-какие черепки, но до нас они не дошли. Не дошли до нас и два простых кувшинчика. По имеющимся в «деле» материалам, они поступили в Эрмитаж вместе с другими находками криворожского погребения; если они и имеются там, они, очевидно, уже давно попали в группу предметов, данные о происхождении которых безнадежно утрачены. Среди криворожских вещей их, во всяком случае, нет.
159
Воспроизведен в издании «Восточное серебро. Атлас древней серебряной и золотой посуды восточного происхождения, найденной преимущественно в пределах Российской империи», Спб., 1909, табл. VI, рис. 1.
160
Там же, табл. V, 16.
Возможно, что погребение заключало в себе также и какие-то мелкие бронзовые предметы: рапорт отмечает, наличие «мелких частей какого-то перегорелого вещества ярко-зеленого цвета» — обычный вид окислившихся и разрушающихся от лежания в земле бронзовых изделий.
Для нас особенно интересен «кувшин, испещренный разными греческими узорами и изображениями», от которого мы имеем верхнюю часть в форме головы барана (рис. 26). В своем настоящем виде и эта часть сохранилась плохо: она склеена из кусков и реставрирована гипсом, поверхность ее сильно стерта, ручки, одного из рогов и около половины второго нет. Но в основном тип ясен.