Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Второй вопрос, затронутый в письме, — об обязанностях Союза по отношению к своим членам, о защите их от клеветы, преследований, оскорблений: в уставе ССП отмечается обязанность Союза по защите «авторских прав», «других прав писателей». Но никаких «других» и даже «авторских» прав «гонимых писателей Союз не защищал», более того, «руководство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей“. Вновь идут имена: Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Платонов, Александр Грин, Василий Гроссман, Павел Васильев, Пильняк, Мандельштам, Артем Веселый, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие; “ мы узнали после XX съезда партии, что их было более шестисот. ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе».

Солженицын предлагает «четко сформулировать» в уставе «те гарантии защиты, которые предоставляет Союз членам своим, подвергшимся клевете и несправедливым преследованиям — с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий».

В заключение письма Солженицын останавливается на запретах и преследованиях, испытанных лично им (перечисляется 8 пунктов). Из перечисления видно, что репрессии, изъятия произведений («В круге первом», «Раковый корпус», другие), архива, отказ от постановок, запрещение встреч с читателями относятся к последним двум- трем годам, первым годам правления Брежнева. Итог: «Так моя работа окончательно заглушена, замкнута и оболгана». И риторический вопрос: «возмется или не возмется 1У Всесоюзный съезд защитить меня? Мне кажется, этот выбор немаловажен и для литертурного будущего кое-кого из делегатов <…> свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы — еще успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правде, и за движение ее готов принять смерть» (Бох166-70).

Конечно, о письме Солженицына делегатам съезда официально не сообщили, а вот в определенные инстанции оно было передано. Но, видимо, многие писатели смогли с ним познакомиться, а некоторые поспешили довести (донести) о нем до сведения властей. Так поступил делегат съезда писатель С. Тока (из Тувы), отправляя 1 июня 67 г. копию письма в ЦК КПСС и сопровождая его собственным комментарием. По мнению Токи, письмо Солженицына «как по содержанию, так и по форме насквозь проникнуто клеветой на нашу советскую действительность». Затем идет большой абзац об успехах Тувы, которые — результат «мудрой ленинской политики ЦК нашей партии и правительства». И вновь о Солженицыне: «Клевета Солженицына, огульное охаивание великих завоеваний советского народа в культурной революции говорят, кем является автор „письма“. Я, как член Союза советских писателей, целиком отвергаю враждебные высказывания Солженицына, так как они голословны, огульны и злобно-антисоветские. Очевидно, Солженицын послал это „письмо“ с целью провокации. Прошу ЦК КПСС поручить кому следует разобраться с ним и сделать по отношению к нему соответствующие выводы». На письме помета: «ЦК КПСС. Вопрос о письме А. Солженицына обсужден на заседании секретариата правления Союза писателей СССР. О результатах этого обсуждения „Литературная газета“ сообщит в ближайшее время. Тов. Тока об этом информирован. И подпись: Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС И. Черноуцан (его мы упоминали в связи с Вас. Гроссманом (— ПР. Бох165 -66). Дата 27.10.67. (не слишком торопились с ответом).

Тока был мелкой сошкой, выслуживающейся перед властями. Но были и покрупнее. В первую очередь, Шолохов. Об его выступление на XXШ съезде КПСС мы уже писали. Как и о письмах Л. Чуковской и А. Костерина, резко осудивших Шолохова. Нашлись и другие писатели, которые не побоялись возможных репрессий и выступили с поддержкой позиции Солженицына. Главлит сразу же информировал об этом вышестоящие органы. Его письмо от 6 июля 67 г. в ЦК КПСС об участии А. Вознесенского в акциях по защите А. И. Солженицына. „В целях информации“ сообщалось, что 2 июля в английской газете „Обсервер“ помещена заметка „Россия оказывает давление на поэта“. Подробное изложение содержания заметки: на Западе получены данные, что власти в Москве запретили поэту Вознесенскому поехать в Нью Йорк в связи с его протестом против литературной цензуры. Он должен был выступать с чтением стихов в Линкольн центре. Визит внезапно отменен. Официальные круги распространяют слухи об его болезни, хотя он, видимо, совершенно здоров. Он выступал с протестами в защиту Солженицына. Долгое время тому не разрешали печататься. Он разослал письмо с протестом. Около 80 писателей подписали письмо в ЦК КПСС с требованием отменить цензуру. Вознесенский письма не подписывал, считая полную отмену цензуры делом нереальным. Но сам выступил с призывом отменить лишь литературную цензуру. Предложил также, чтобы опубликовали произведения Солженицына, чтобы была создана комиссия писателей для ознакомления с неопубликованными рукописями Солженицына, включая „Раковый корпус“ и „Первый круг“ (так! — ПР).

Протест Вознесенского вызвал раздражение в Союзе писателей; принято решение: отменить его поездку в США. Иностранным журналистам сообщили об его болезни и одновременно просили о визе для него. Приведенный в ярость, Вознесенский отправил письмо в „Правду“, а копию его в Союз писателей. В нем он заявил, что „действия Союза писателей являются идиотскими“; „это — унижение человеческого достоинства“. Вознесенский писал, что ему так и не сообщили причин отмены поездки; все объяснения, даваемые посторонним, противоречивы: он болен, забыл заказать билеты, может ехать, когда захочет и пр. Вознесенский с горечью отмечал, что ложь, натравливание писателей друг на друга — обычная практика Союза писателей. Иногда до писателей не доходит отправленная им почта, иногда вместо них, без их ведома, на письма отвечают другие лица. Естественно, „Правда“ письма не напечатала, но эмоции свои Вознесенский излил.

В заметке газеты «Обсервер», излагаемой Главлитом, отмечается, что случай с Вознесенским — не единичный: в апреле 67 г. в Англию должен был ехать Вас. Аксенов. Накануне поездки официальный представитель Союза писателей позвонил ему и сообщил, что от имени Аксенова посылают телеграмму об его болезни и отмене поездки. Протесты Аксенова были полностью проигнорированы. Письмо Главлита в ЦК никак не объясняет историй с Вознесенским и Аксеновым. Оно просто довольно подробно дает пересказ заметки в «Обсервер», отправленный «к сведению». Как соотносятся с ней реальные факты в комментариях не сообщается. Но подписано письмо начальником Главлита П. Романовым и на нем стоит помета, что в Отделе культуры ЦК с информацией ознакомились (Бох171-2).

О том, что протест против засилия цензуры усиливается свидетельствует, в частности, письмо Председателя Комитета Госбезопаснисти Ю. В. Андропова в ЦК КПСС, копия в Президиум Верховного Совета СССР, от.14 ноября 67 г. Секретно. Тоже в порядке информации. В нем сообщается, что в КГБ поступили данные о подписанном групой ученых и представителей творческой интеллигенции в количестве свыше 100 человек документе, «в котором преднамеренно искажается политика нашей партии и государства в области печати, ставится вопрос об отмене цензуры и упразднении Главлита, провозглашается по существу ничем не ограниченное право любого лица, группы лиц издавать любые печатные издания, осуществлять постановку спектаклей, производство и демонстрацию кинофильмов, устраивать выставки и концерты, осуществлять радио- и телепередачи». В числе подписавших этот проект называются академики Леонтович, Сахаров, Капица, Клунянц, писатели Костерин, Каверин, Копелев, композиторы Пейко, Леденев, Каретников, художники Биргер, Жилинский и другие. О том, что проект адресован Президиуму Верховного Совета и «Комитетом принимаются дополнительные меры для пресечения деятельности организаторов указанного документа».

В приложении приводится и сам документ: «О проекте закона о распространении, отыскании и получении информации, подготовленном группой ученых и представителями творческой интеллигенции». В начале его цитируется текст декрета о печати 27 октября (9 ноябр) 1917 г., подписанного Лениным, в котором подчеркивается, что запретительные меры против прессы — явление временное. Идет речь о том, что Декрет и Конституция СССР «предполагают издание специального закона о печати. Однако такого закона до сих пор нет». Авторы письма считают, что ныне положение в стране стабилизировалось и теперь возможно поставить на обсуждение вопрос об отмене временных ограничений печати, цензуры, пересмотреть ряд устаревших положений. Цензура в СССР «являлась одним из орудий диктатуры пролетариата», но в настоящее время, как указано в программе КПСС, «диктатура пролетариата выполнила свою историческую миссию и с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой в СССР» (цитата из программы- ПР). По мнению авторов проекта, сейчас контролю за информацией более соответствуют другие формы: ответственность перед судом за нарушение закона, контроль редакторов и т. п. При таком контроле, основанном на законе, а не на личном мнении представителей администрации, уменьшится возможность ошибок; он явится и основой предварительной самоцензуры авторов, редакторов; кроме того ведь в руках государства бо`льшая часть средств информации, что дает возможность дополнительного контроля. Таким образом, авторы проекта старались убедить власть, что в цензуре, в существующей ныне форме, нет необходимости.

Предлагали они и конкретный проект закона «О распространении, отыскании и получении информации». Он был сравнительно кратким, занимал около 3 страниц, состоял из 7 статей. Приведу наиболее существенные из них. Статья первая декларировала право каждого, без предварительной цензуры, но с учетом указанных далее ограничений, «распространять любую информацию в любой форме» (в понятие «информация» включалась и «художественная информация», т. е. художественная литература); «распространение информации» подразумевало любые высказывания, публикацию любых текстов, в том числе и произведений искусства. Затем в 14 пунктах перечислялось всё, что запрещается. В запреты входили сообщения шпионских сведений и разглашение военной и государственной тайны (они стояли в начале списка запрещаемого). Далее шли запреты менее существенные, но значимые (пропаганда захватнической войны, разжигание расовой или национальной вражды, оскорбления и т. п). Никаких других ограничений, в том числе касающихся деятельности государства, правительства и т. д. в перечислении не было.

В статьях второй — пятой конкретизировалось то, о чем шла речь в статье первой (о праве на распространение информации и путях осуществления этого права). В статье шестой подробно говорилось о судебной ответственностиза нарушение закона, о возможности обжалования решений судов, о временных внесудебных запрещениях в случаях, «не терпящих отлагательства», о наказаниях должностных лиц за такие временные запрещения, если суд найдет их неправомерными и пр. Заключительная седьмая статья отменяла законодательные акты, «противоречащие настоящему закону» (Бох стр 180-7 Курсив мой- ПР).

Следует добавить, что авторы проекта, ставя вопрос о возможности отмены цензуры, вовсе не отрицали государственного контроля над печатью. Предлагалось уничтожить лишь обязательную предварительную цензуру, принять закон о печати, четко определяющий цензурные требования, увеличить роль судебных решений, общественного контроля и только. По сути сформулированные требования не выходили за рамки цензурного устава, принятого в 1864 г. при Александре II. Но и это показалось властям ужасной крамолой. Еще бы! Предлагалось демонтировать всю систему советского цензурного аппарата. И главное — проект составлен по общественной инициативе, помимо властных структур, конкретный проект закона о печати. Посягнули на цензурный неограниченный административный произвол. Не случайно новый глава КГБ, Андропов, характеризовал этот документ как преднамеренное искажение политики партии и государства в области печати. Между прочем: здесь впервые в Бохумском сборнике появляются имена Андропова и Сахарова. Наивно было думать, что подобный проект не только утвердят, но даже поставят на обсуждение. И тем не менее, его появление являлоись знаменательным для времени. Что-то начинало подтаивать.Естественно, в СССР проект нигде не опубликовали, никто его не обсуждал. Напечатали его лишь в 1977 г., в Мюнхене, в Собрании документов самиздата.