Из первых рук

—А как же все-таки Лоли?

—Да-да, Лоли. Где же она, черт возьми? Она мне еще понадобится.

—Очень рад, что ты сможешь найти ей применение, — сказал я с иронией. Мне всегда было противно смотреть, как скульпторы обращаются с женщинами. Ведь они представляют собой известную ценность для искусства — основное сырье как-никак.

—Применение? — сказал Эйбл. — Да она мне очень нужна. Вы это бросьте. Уж я-то знаю Лоли цену. Я без нее как без рук. Особенно когда надо присмотреть за камнем. Знаете, раз, когда в десятиградусный мороз у нас посреди Солсберийской пустоши сломался грузовик, она спасла мне блок Портленда. Укрыла собственной одежонкой, но сохранила. А сама схватила жуткую простуду. Хорошо еще, что не обморозилась. Да, — говорил он, пока мы подымались по лестнице, — в нашем деле без женщин нельзя. У них особый инстинкт. Материнский, что ли. Я никогда ни единой минуты не жалел, что женился на Лоли.

И мы пошли искать Лоли. И нашли ее. Она свисала с обеденного стола, как свиной бок, холодная, словно ее вытащили из рефрижератора. Эйбл пришел в ярость.

—Черт бы ее побрал! — орал он. — Я же ей сказал, что кончил. Я же ей сказал, чтобы она слезла, оделась и выпила на дорогу чаю. Теперь запросит чаю в пути. Эй, Лоли! Эй, дорогуша!

Но Лоли не подавала признаков жизни. Она была без сознания. Я подумал, что она умерла, и чуть было не расстроился. Но Эйбл, заметив, что я скис, поспешил меня успокоить:

—Не тревожьтесь, старина. Она очухается. В два счета придет в себя. Лоли крепкой породы. Из Бетнл Грин {50} . Сейчас позвоню в больницу. Уж вы, будьте другом, запихните ее в санитарную машину. А черт, что там еще?

И он опрометью ринулся вниз, боясь, как бы стена или молния не обрушилась на его шедевр.

Я вызвал скорую помощь. Мы с Носатиком уложили Лоли на чехол от матраса и снесли ее вниз. Носатик очень перепугался.

—А она жива? — спросил он.

50

Бетнл Грин — один из районов Лондона, населенный бедняками.

—Жива, — сказал я. — Лоли крепко привязана к жизни. И она хочет жить. Чтобы знать, на каком она свете.

И мы впихнули ее в повозку эскулапа.

В больнице ей поставили диагноз: переохлаждение, шок, вывих копчикового позвонка и недоедание. Боюсь, за последние два дня бедняжка даже не пригубила чашки чаю.

Глава 32

Ни сумасшедшая возня Эйбла с его бредовой скульптурой, ни хлопоты с Лоли не отбили у меня охоты работать. В течение двух следующих дней я написал Ноги наново. Чистил, пока они не стали как живые. Теперь, когда я нашел ключ, можно было приниматься за могилу и самого Лазаря. Было воскресенье.

До восьми я работал. И так устал, что больше не мог. Поэтому я послал Носатика купить две бутылки пива, бутылку виски и пакет жареной рыбы с чипсами.

Носатику, к сожалению, пришлось прогуляться на значительное расстояние от дома. На полмили вокруг мы исчерпали кредит. По правде говоря, у меня уже две недели как кончились наличные. К счастью, Носатик прихватил с собой сберегательную книжку — три фунта четыре шиллинга, — и я занял у него три фунта в счет его жалованья.

Зная, что Носатику, при его любви торговаться, понадобится на покупку не меньше часа, я решил подняться на антресоли и, улегшись там на полу, вздремнуть. Не могу сказать, что я вернулся к привычке спать на полу по непреодолимой склонности. Просто нам пришлось расстаться с кроватями, чтобы покрыть текущие расходы. Дело в том, что приятель Биссона назначал за мебель очень низкие цены, и хотя, кроме кухонной плиты и оловянного урыльника, нам уже нечего было закладывать, я еще не выбрал всю сумму. Собственно говоря, даже если Ноги шли за двести гиней, сэр Уильям, учитывая расходы, все еще был должен мне фунтов пятнадцать — двадцать.

Я перешел спать на антресоли еще и потому, что приятель Биссона снял с окон занавески. С ним приходилось подолгу торговаться, зато можно было торговать. Да и как не уважать человека с таким чувством общественного долга. Он взял в заклад даже краны от ванной и цепочку от бачка. По шиллингу за кран и два пенса за цепочку.

На антресолях я был скрыт от посторонних глаз. И постепенно свил себе там уютное гнездышко, заменив пружинный матрас мешком, который я плотно набил газетами, а подушку — пачкой «Новостей мира», хорошо утрамбованных и туго перевязанных бечевкой. Собственная подушка — блаженство для тех, кто спит дома. Ее можно примять по форме уха. И я как раз наслаждался сладким сном — тем чудным сном, который приходит после доброго трудового дня в предвкушении следующего, еще лучшего, — когда дверь в студию под антресолями отворилась и разбудила меня.

Удача с «Воскрешением» привела меня в веселое расположение духа, и я уже открыл было рот, чтобы приветствовать Носатика какой-нибудь ерундой по поводу «воскресного» пира, как вдруг услышал голос леди Бидер.

—Не понимаю, — сказала она странным тоном. Казалось, эта женщина просыпалась после наркоза.

—Боже мой, — проскрипел незнакомый голос. — Ограбление среди бела дня. Теперь на них мода. Вынесли все до нитки.

—Нельзя ли мне на что-нибудь сесть? — сказала леди Бидер, все еще не придя в себя.

—Не на что, — сказал незнакомец. Я слышал, как он бегает по комнате. — Даже линолеум снят.

По правде говоря, приятель Биссона дал нам всего четыре шиллинга шесть пенсов за два почти новых куска первоклассного линолеума, настланного в ванных комнатах. Закладная лежала в конверте.

—Они забрали все, что здесь было, всю вашу великолепную коллекцию. Ужас. Надо немедленно сообщить в полицию. Где телефон?

И, бросившись в угол за дверью, он набрал коммутатор.

—Алло! Дайте полицию. Да-да. Соедините меня с полицией. Да, срочно. Крупное ограбление.

—Что это? Там, на стене? — слабо вздохнула леди Бидер. — Не понимаю.

—По-моему, это должно изображать ноги, — сказал сэр Уильям.

Я чуть свесился с балюстрады. Сэр Уильям, смахнув пыль с упаковочного ящика, служившего мне столом, волочил его к леди Бидер. Чтобы она села.

Но она, все еще озираясь, разглядывала Ноги. Как вы понимаете, могила, Лазарь и лысины — главная часть композиции — были только намечены, поэтому ноги особенно бросались в глаза.

—Ноги, — сказала леди Бидер.

—Алло! Алло! Да, полицию. Бедная Флора. Не знаю даже, как выразить вам свое сочувствие. Такое несчастье. Непоправимое, — говорил неизвестный — щупленький пшют в пенсне и приталенном пиджачке. — Одно из самых рафинированных собраний в Англии. Так превосходно подобранное. Истинно уникальное. Алло!

—Все это как-то странно, пожалуй, — сказал сэр Уильям успокаивающе. Его куда больше волновало отсутствие стула для леди Бидер. Самому ему тоже явно хотелось сесть. — Вот, дорогая. Ящик не очень пыльный.

—Где же мы будем спать? — сказала леди Бидер. — Право, нас могли хотя бы предупредить.

—Да, все это очень некстати, — сказал сэр Уильям, — очень некстати. Пожалуй, я позвоню тете Люси. Она всегда нам рада.

—Национальное бедствие, — сказал фитюлька, шипя от возмущения, как бутылка содовой. Скорее всего буржотля, из числа бедствующих граждан, возможно даже — из пишущей братии. Он не умел спокойно, как Бидеры, переносить утрату собственности. И я снова сказал себе: «Господи, благослови Бидеров, благослови миллионеров, умеющих прощать все, что не слишком их беспокоит».