Из первых рук

—Да, да, — сказала сидевшая рядом со мной леди в пенсне и с мужским портфелем в руках. Педагог. Буржофря. Пасификус милитарис. — Оно не страшится противодействовать поджигателям войны, засевшим в армии, авиации и флоте.

—Таким, как министр воздушных сил, — подхватил буржожмот, и его замшевые перчатки выразили крайнее возмущение.

—Эти их самолеты и дредноуты только провоцируют Германию, — сказала леди, вызывая живейшее сочувствие: два одобрительных кряканья и одно апчхи у досточтимой аудитории, состоявшей из худенькой женщины в очках, с красным носом пуговкой и корзиной яиц на коленях. Жена мелкого фермера.

—Слава Богу, у нас достаточно-таки сильное правительство, — сказала леди, оглядывая присутствующих с таким видом, словно желала знать, посмеет ли кто-нибудь возразить ей.

—Искренне рад за вас, — сказал я. — Правительство никогда не бывает достаточно сильным. Так что ваше, надо полагать, сущие дьяволы. Иначе с такой публикой, как вы и я, им несдобровать. Мы же травим наше правительство, как крыс или клопов. У бедняжки нет ни единого друга на свете. И чем больше оно старается, тем сильнее его поносят. А после долгого и славного правления ему, бессчастному, в пору только вешаться или стреляться. Даже уличные мальчишки не преминут плюнуть на его гроб. Право, при Обществе охраны животных следует учредить отделение по защите правительства, со специальными помещениями — там, конечно, где ветер дует в сторону от жилищ, — и смертными камерами. Куда милосерднее избавлять их от мучений до того, как придется выйти в отставку. Потому что, когда дело идет о правительстве, нет более неблагодарных, мстительных и жестоких дикарей, чем так называемая Свободная и Полноправная Английская Нация.

—Говорите за себя, — сказала женщина с корзиной.

—Ни за кого другого я и не могу говорить, — сказал я. — Не владею чужими языками.

Тут автобус остановился, и кондуктор сообщил нам, что дальше наши билеты недействительны. Мы сошли и оказались на дороге посреди леса. За деревьями виднелось море. Автобус исчез, как ракета, как огненный остров. Мы остались одни. И Носатик сказал испуганно:

—Где это мы, мистер Джимсон?

—Тут, — сказал я.

—Где же мы будем спать?

—Здесь, — сказал я.

—Но ведь дождь, мистер Джимсон.

—Не ощущаю, — сказал я. — На мне пальто и плащ. Правда, не мои, а сэра Уильяма, но это даже лучше.

—Но, мистер Джимсон, вы же так страдаете от кашля.

—А знаешь ли ты, как я страдал от Лондона? Я и сам не знал.

Природа меня ошеломила. Как всегда. Ведь я не был в лесу уже лет двенадцать. И я не мог оторвать глаз от деревьев, налезавших на луну, таких же монументальных, как киты. Бог мой, подумал я, ведь никто никогда еще не видел это дерево таким, какое оно есть. Наверное, у меня бы оно получилось. А потом опять передо мной замаячила большая рыба и Черчиллева шляпа. У меня родился замысел, грандиозный замысел.

Знаешь ли ты, что плодоносят древние те дерева,

что некогда зрели они,

И знаешь ли ты, что дерева и плоды на земле

процветали,

Дабы сокровенные радовать чувства

В местах, не исхоженных путником.

Именно так. Пока не придет путник. Умеющий видеть. Обладающий воображением. И увидит необычное.

—Хорошо бы найти местечко между корнями, где скопилось побольше листьев, — сказал я. — Вот, здесь подойдет. Нет, нет, только не отгребай листья. Внизу еще мокрее.

—Но вы же кашляете, мистер Джимсон, — сказал Носатик, играя роль няньки при гении.

—Давай-ка сюда бутылку и марш домой, к мамочке, — сказал я.

Я расстелил пальто сэра Уильяма, мы легли и укрылись полами. Сверху положили плащ и до утра спали по-птичьи — все время начеку, зная, откуда дует ветер и куда плывут облака. К восходу солнца мы уже совсем проснулись, и нам казалось, что нас уносит в мутное небо.

Носатик недоуменно разглядывал вчерашний лес — дюжина деревьев вокруг бензоколонки. Напротив — вилла, за ней пешеходная тропа, несколько купальных кабин и в просветах серое, как свинец, море.

—Надо уходить отсюда, — сказал Носатик.

—Нет, — сказал я. — Превосходное местечко. Как раз чтобы заработать нам на хлеб.

Ветви бука, под которые мы забрались, свисали так низко, что у меня заныли плечи.

—Но у вас же нет с собой красок, мистер Джимсон.

—Красками на жизнь не заработаешь, — сказал я. — Особенно если пишешь что-нибудь стоящее. Помоги мне встать, у меня нога одеревенели.

Носатик поднял меня рывком, и я достал газеты.

—Там полицейский, — сказал Носатик.

—Ну и черт с ним, — сказал я, потому что не имел ни малейшего намерения разрешать правительству совать нос в мои дела. — Иди домой, к мамочке!

—Вы вовсе этого не хотите, мистер Джимсон.

Я не стал спорить. Ветер шевелил листьями, разрушая вчерашние образы. Какой замысел! Он все более захватывал меня. Всем замыслам замысел.

—Здорово же ты исковеркал свою жизнь, швырнув стипендию коту под хвост, — сказал я.

Моросило. Носатик стоял, поджав по-жеребячьи ногу. На носу у него блестели дождевые капли. Уши шевелились. Носатик соображал.

—Пошли, — сказал я, позвякивая шиллингом Тома Джонса и тремя шестипенсовиками. — Я проголодался.

—По-моему, я еще ничего не исковеркал, — сказал Носатик. — Я ведь только начинаю.

—Вот упрячут тебя в каталажку,— сказал я. — Лет на пять. Выйдешь сломленный и чокнутый. Сколько у тебя осталось денег?

Все еще где-то витая, Носатик сунул свою мальчишечью, красную и шероховатую, лапу в карман и извлек оттуда шиллинг, четыре пенса, медяк достоинством в полпенни, переднюю запонку и наполеондор.

—Французскую монетку пустим в автомат на плитку шоколада. Значит, будем считать — шиллинг и шесть пенсов. Можешь заприходовать.

—Может, так будет даже лучше.

—Что лучше? — не понял я: шум прибоя мешал мне сосредоточиться.

—Тюрьма, — сказал он.

—Бог мой,— сказал я, вдыхая аромат кофе, доносившийся из хромированного ресторанчика. — Ляг уж лучше посреди дороги и жди, когда паровой каток оставит от тебя мокрое место. А ну, пошли.

В ресторанчике было полно девиц. Соплявки с перманентом, финтифлюшки. А море все катило волны, гремя моими раковинами и превращая мою гальку в драгоценные камни. Срывая все преграды на моем пути. Озарения провидца.

И вот я застыл

В потоке светил.

И очи мои —

Моря без земли —

Не знали предела.

Так небо велело.

—Простите меня, мистер Джимсон, — сказал Носатик.

—Кажется, приличное заведение, — сказал я.

На окнах — бумажные ленточки от мух, три грузовика перед входом. Две официантки, полумертвые от беготни, суеты, грязи, шума и полной беспросветности. Заведеньице что надо. При последнем издыхании. Качество, количество или крышка. Не до жиру, быть бы живу.