Из того ли то из города

Не пришел князь. Ни он, ни кто другой. Забылся сном Илья, проснулся - стоит посреди темницы его кувшин с водой да миса с хлебом. Сел на лавке, огляделся. Стены каменные, окромя лавки да двери - нет ничего. То есть, окошко еще махонькое имеется, вверху где-то, из него света немного проливается. А так - ни свечки, ни лучины. Ну, жбан еще в углу притулился, для надобности.

Это на воле время птицей летит, а в порубе - что смола. Обида потихоньку гневом обратилась: отчего медлит, отчего виниться не идет? Аль не ведомо ему, что Илью двери эти не удержат? Он, коли захочет, палаты княжеские в пыль мелкую разотрет. Для него засовы железные, что прутики. Только вот как захотеть, коли сам он, по своей воле в поруб подался? Кабы сразу посшибал двери в палатах, вышел во двор, сел на коня богатырского, да подался на волю вольную... А сейчас... Думается ему: вот посносит он двери, пойдет к князю, глянет на него грозно, тот и скажет: "Сам ведь говорил, что на место мое не мнишь?.." Так повернет, что Илья брехуном окажется. Отвернутся от него тогда люди простые. Слишком уж много вокруг князя тех оказалось, которые поближе к нему разным образом подвинуться норовят, заради выгоды своей. Люди же плохому скорее верят. Впрочем, какое же оно плохое? Было плохое, а нонче обычным стало. Ночью уйти, тайком, того хуже. Чего побежал, аки заяц, коли не виновен ни в чем?

Вот и выходит, - как ни думает Илья, а кроме как в порубе сидеть, ничего иного ему не остается.

Князь же об Илье и думать забыл. Тоже, должно быть, ожидал поначалу, что богатырь вину свою признает, от непокорства откажется. Не дождался, так и позабыл. Что у нас, земля богатырями оскудела? Аль на этих поперечниках свет клином сошелся? Без них предки его землями прирастали, врагов били. Потому и сказал им: "Не вами одними земля стоит". Потому и забыл про Илью. Так забыл, что и наказ пить-есть узнику давать не отдал. Такова вот она, благодарность княжеская.

Сгинул бы Илья от такой благодарности, кабы не дочь князя, Мстислава. По доброте ли сердца своего, али по иной какой причине, а только взяла она потихоньку ключ от темницы, где богатырь томился, и отнесла кузнецу, чтоб такой же сделал. Наказала, чтоб помалкивал. А тому - наказ, не наказ, лишь бы за работу хорошо заплачено было.

Вот и стал находить Илья в темнице своей кое-что посущественней хлеба и воды. Бочка большая появилась, чтоб ополоснуться; время от времени - одежонка чистая. Кто и когда приносил-уносил, не ведал. Ляжет спать, проснется - ан все уже и поменялось. Сколько раз делал вид, что уснул, - высмотреть тайком, что за радетель неведомый, на какие уловки не пускался, так и не высмотрел. Ровно суседушко объявился. Только откуда ему здесь взяться? Никогда не слыхивал про суседушек в теремах княжеских. По деревням - в каждой избе, а тут... Не иначе, князюшка милости ищет. Неловко ему вот так сразу взять да повиниться, время выжидает. Глядишь, скоро сам пожалует. Только я у него более не останусь. Замириться - замирюсь, а там - на заставу какую далекую, подальше от Киева, поближе к Степи. Алешка с Добрыней - им воля вольная. Все им по чести объясню. Как хотят, так пусть и поступают; хотят - со мной, вместе землю от врагов стеречь будем, а не хотят, слова поперек не скажу. Где-то они сейчас? Что с ними? Так ведь про них ничего и не узнал, как из Костянтин-града возвернулся.

Степь... Как услышишь это слово, так и представляется себе луг наш, только без конца и края, зелень, цветами переливчатыми поизукрашенная, от того места, где стоишь, и до самого того, где небо с землей сходится. И такова она необъятностью своею, что иному за словом этим воля вольная слышится, а вот иному... Потому как живет здесь народ, - а может, народы, - хищный, воинственный, на одном месте неусидчивый. Ладно, они б промеж себя там грызлись, потому как делятся на племена всякие, вот как наши ватаги, только числом поболее и по родственным отношениям, и каждое племя себе получше кусок Степи отхватить норовит. Так ведь и соседям от них достается. Казалось бы, зачем им там богатства всякие, злато-серебро? На что они им? Скот у них, кони, пастбища бескрайние - чего еще нужно для мирной жизни? Или в крови у них, что как весна, на разбой тянет. Сколько раз били их, - случалось и наоборот, - никак не уймутся. Ни себе покоя, ни другим.

Да и Степь, она не то, чтобы луг... Она и около моря, и за рекой великой к другому морю тянется, и за горами - разная она. И та, про которую царь Салтан думал, она ближе всех к владениям киевским прилегла. Не то, чтоб от других шибко отличалась, обида у нее на князя глубже, чем у прочих, залегла. Он, собственно, греков проучить пожелал, а заодно и ее потрепал, ну, чтоб, значит, два раза не ездить. Обычно наоборот случалось, потому и не ждали степняки, потому и разбежались, кто куда. Потом, понятное дело, снова собрались, но не все.

Шатер ханский, - это у них так князья называются, - не шибко от прочих отличается. Охрану убрать, другие поближе придвинуть, пожалуй, что и не отличишь. Внутри - другое дело. Тут и ковры побогаче, и сундуки с богатствами, и оружие поразвешано, более для красоты, чем для битвы, приспособленное.

Задумался хан Калин. Смотрит на какую-то завитушку золотую, что на ковре, молчит. То бороду погладит, то нос потеребит. Оно, конечно, быть ханом над ханами - о таком только мечтать. Такую власть по всей земле распространить можно, сколько ее ни есть. За исключением той, разумеется, где царь Салтан правит. Ну да у него ее, похоже, предостаточно, раз братом называет, себе равным почитает, все отдает, что по эту сторону моря, помощь обещает. Не то, чтобы совсем все, - Киев с его владениями. Насчет остального речи пока нет. Только ежели всех ханов под себя подмять, она и не нужна будет. С такой силищей никакой царь Салтан не страшен. Неизвестно еще, кто кому братом будет.

Глянул на посла салтанского, тот - лис - тоже в ковер уткнулся, глаз не подымает. Вроде как почтение являет, а на самом деле, чтоб глаза не выдали. Слов насыпал, что если б столько жемчуга в сундуках ханских лежало - не надо б и набегов, весь мир бы скупил и не заметил бы недостачи в сундуках тех самых. На обещания все горазды. Тут, правда, помимо обещаний еще и золото, и советы, и помощь кое-какая. Но тут так понимать надо, что все это, пока дело ладно складывается. А коли не ладно, был хан - и нет хана. У киевлян даже слово такое забавное есть. Хана. Хана хану.

– Знаешь, должно быть, про обиду нашу от князя киевского, - не спросил, утвердил, Калин.

Посол едва земетно кивнул головой.

– Не все багатуры вернулись, кто-то в ином месте шатер раскинул. Советом, говорил, поможешь. Ну, вот и помоги советом, как их обратно вернуть.

– Коли не так скажу, не прогневайся, великий хан. Про обычаи ваши, да про сказания мало знаю, но вот слышал одно, о емшане...

И снова смолк. Смотрит на него хан, пристально смотрит.

Жили в незапамятные времена в Степи два брата-багатура. Славные багатуры, много набегов совершили, много богатства добыли. Все соседи их боялись, дань платили, потому как не знали они в битвах поражений. Тогда, правда, и племен не было, единым народом жили. А потом, налетел откуда-то из краев неведомых вихрем черным враг неодолимый. Разметал народ в разные стороны, пограбил все, что можно пограбить, а что не мог - огню и саблям предал. Многие тогда полегли, но многим и спасения сыскать удалось. А враг - как налетел, так и пропал, оставив после себя выжженную, почерневшую Степь. Один брат на поле ратном лег, второй скрылся неведомо куда. Тот, что остался, его смерть пощадила. Выходили кудесники степные, вылечили, на ноги поставили. Снова собрал он вокруг себя народ, только уже гораздо меньший. Время прошло, вернулась жизнь в Степь, хотя и не такая, как прежде. А чтобы как прежде, подумалось брату оставшемуся, что надобно узнать, что с утекшим сталось. Долго ли, коротко ли, - люди тогда не в пример нынешним по годам жили, - а доложили ему, что имеется за горами, Степь ограждающими, царство богатое, и правит там царь, по слухам, на него, хана, лицом похожий. Только добраться туда мало что труд великий, жители царства того иноземцев не привечают, и тех, кто добром не уйдет, предают лютой смерти.

Закручинился хан, и никто ему помочь не мог, ни делом, ни советом, пока не нашелся певец один, старый-престарый. Вызвался он не только к царю тому добраться, но и, ежели он братом хану окажется, обратно, в Степь родную его вернуть. "Как же ты туда-обратно дойдешь?
– хан спрашивает.
– Ведь годов-то тебе..." "Ничего, - певец отвечает, - как-нибудь. Мне б туда только добраться, а обратно, может, и без надобности".

Про то, как до гор добирался, да через них - отдельные сказания сложены, их все вспомниать - не упомнишь. Лета его да домбыр лучшей защитой служили, чем иному багатуру оружие. Мягкий и тихий звук у домбыра, такой же и у певца голос. Одно от другого не отличить. Даже и слов не зная, языка чужого, очаровываются слушающие, ни у кого рука не поднимется старика обидеть. Не поднялась и у тех, что путь в царство искомое от иноземцев оберегали.

Исполнил певец наполовину обещание, хану данное, добрался до дворца, в котором царь жил. Пока шел - по сторонам примечал, как людям здесь живется, счастливы ли. Захочет ли царь от царства своего ради Степи родной отказаться? Слух же о нем быстрее кобылицы степной впереди летел. Не успел в город главный пожаловать, встретили его воины, окружили, во дворец повели. Как привели, глянул певец на царя, аж сердце встрепетнуло; не может быть такого сходства у людей, родством не связанных. А как заговорил царь на языке их, никакого сомнения не осталось.

Но вот одолеет ли искусство певца богатство невиданное, коим дворец переполнен, дев прелестных, что танцами своими взоры услаждают? Прежде, чем повеление исполнить, напевом царя потешить, попросил старик еды-питья, обычных для общей их родины. Не нашлось. Испросил тогда воды чистой, хоть колодезной, хоть родниковой, в чашке простой деревянной, присел перед царем, перекинул домбыр со спины на грудь.

Ветром вольным, степным пахнуло во дворце. Зашумели ковыли, вспорхнули в небо синее бездонное птицы потревоженные, топотом грозным с земли поднятые. Мчатся набегом багатуры грозные, беспощадные, страха не ведающие. Мелькает перед глазами придворных железо жалящее, сполохи пожарищ, враги поверженные, девицы красные, полонянки. Не понимают наречия, да и ни к чему оно. Околдованы.