Из того ли то из города

Ну, Васька еще в себя не пришел, ухватил что под руку попалось, - бревно здоровенное, их готовили, чтоб сверху на степняков кидать, на лестницы ихние, коли на стены полезут, - и к воротам. Отпирай, кричит, сейчас я их тут всех уполовиню. То есть, по пояс в землю этим самым бревном вгонять буду. Еле отговорили.

Думали, что отговорили. Бросил Васька бревно, повернулся, и поплелся себе. Глянули ему вслед, головами покачали, да и позабыли про выходку его, не до него сейчас.

А Василий, тем временем, пошел в место, одному ему известное, сдвинул камешек, что и пятерым не поднять, земельку разгреб, досочки раздвинул. Пошарил в ямке, и вынул из нее лук тугой да колчан со стрелами. Досочки обратно содвинул, земелькой присыпал, камешек двинул. Упер один конец лука в землю, пригнул рукой - ажно рука хрустнула - накинул тетиву. Тронул пальцем - запела. Кто ж ты был и есть такой, Василий-пьяница? Что с тобой приключилося? Может, когда и разведомится...

Перекинул колчан через плечо - и на стену. Не таясь идет. Сторожа только диву даются, однако ж чуют в нем что-то, дороги не заступают. Остановился супротив шатра великого хана. Далеко до него - не дострелить. Еле виден огонек костра - так, искорка малая. Ну да степняков столько набежало, хоть вслепую стрелу пускай. Мудреней не попасть.

Сначала Васька без стрелки лук натянул. Попробовал. Расправился. Уперся ногами. Лицо суровое, глаза огнем горят. Ушла первая стрелка, вторая третья... Эти, наудачу, к шатру ханскому отправил. Остальные зря не растрачивал; шептал что-то на стрелку - и отпускал в темноту, на волю вольную. От того ли, что нашептывал, от удачи ли, от умения-везения, а только ни одна мимо не пролетела.

Суматоха поднялась в стане кочевническом. Посреди ночи, и вдруг стрелки смертоносные. Забегали, заметались, вой поднялся. Кто стрелял, откуда? Ежели со стен - так далековато будет, да и не видели никого на стенах. Может, тайком кто в стан пробрался? Отвел князь дарами богатыми глаза, а сам подобрал людей нужных, заслал тайком, чтоб посреди ночи смуту затеяли. В надежде, что купятся на уловку его, поубивают друг друга в темноте? Как бы и впрямь не поубивать.

До утра, должно быть, глаз не сомкнули, насторожились. А как развиднелось, так и разобрались - со стороны Киева беда пришла. Нашелся в городе богатырь, который все это учинил. Хоть и доносили лазутчики, что прежние богатыри в опале у князя, ан и сами обманулись, и хана великого в обман ввели. Желаемое за действительное выдали.

Снова послы к князю направились. Час времени, чтобы богатыря того найти и связанного к великому хану доставить. С дарами богатыми и изъявлением покорности до веку. Если же не случится по слову ханскому, не бывать более на свете городу Киеву.

Пока послы в палатах толмачили, гридни младшие, что за дверями толклись, каждое слово друг дружке передвали. Не успели степняки до ворот добраться, в городе уже всяк знал, что ночью приключилось. По-разному говорили; иной хорохорился, что хоть и грозен враг, ан не испугались, огрызнулись, а коли сунуться посмеет, как обещается, так еще и не того отведает. Иной же вздыхал тихохонько; кабы не богатырь неведомый, так, может, и отсиделись бы, и сговорились; степняк - он на богатство падок...

Что побоище Васька-пьяница учудил, сразу известно стало. Дозорные на стене видели - они и сказали. Вот только поверить в это... Не худо б и у самого спросить. Где он, в какой канаве запрятался? А он и не прячется вовсе. Он, как услышал, о чем послы ханские толкуют, пошел к месту заветному, все, что там было, достал, облачился, как воину сподобно. Не узнать Ваську бывшего в богатыре дюжем. Направился было к палатам княжеским, да на полпути передумал, плюнул, к воротам свернул, тем, что к шатру ханскому поближе. Никто ему, как и прежде на стене, дороги заступить не посмел. Замирали люди при его приближении. Бабы лица в ладонях прятали, сквозь пальцы сомкнутые роса соленая проступала.

Отступили в сторону гридни у ворот, ни у кого рука не поднялась засовы тяжкие подвинуть. Кто видел, говорили, будто Васька засовы те ровно перышки в стороны поразметал, толкнул двери могучие, ему самому под стать, поправил щит за плечами, да и пошел себе к рати вражьей, будто на гуляночку...

...Стоит князь в палатах своих, возле окна, один-одинешенек. Никого допускать не велел. Кое-где виднеются еще зарева, скоро и они угаснут. Не стал Калин-хан полную силу показывать, так, предостерег, что ждет город, коли ворот своих не распахнет. Васька... хотя какой он Васька?.. Василий, свет... так и не сказал никто, чьих родителей сын... Недолго молодец позабавился. Поначалу, ровно в сказке: направо мечом махнет - улочка, налево - переулочек. Так ведь в сказках и враги - сказочные. Там и правда кривду завсегда одолевает. Хорошо бы и в жизни так. Только и у степняков свои богатыри имеются. Хотели числом взять, - не вышло. А на любую силу, как известно, большая ей завсегда отыщется.

Увидали гридни со стены, - тяжко Василию приходится, того и гляди не сдюжит, - позабыли про строгий наказ княжеский, распахнули ворота - и на подмогу. Завязалась возле стен сеча лютая. Всколыхнулось море степное. У одних ворот пластаются, гремят о железо железом, грудь в грудь сходятся, до остервенения, когда врага разве что зубами достать можно, до того тесно, у других... Поползли великаны деревянные, особой выделки кожами прикрытые, чтоб огонь их не брал. Тараны поползли, башни громадные. Заметались всадники под заборолами, стоит мелькнуть где защитнику, осыпают стрелами. Отвечают им со стен, не отсиживаются. Там, глянешь, один всадник с лошади сверзился, там - другого стрелка настигла, а в ином месте, по другую сторону, на стене, охнул кто-то коротко, да и поник, будто былинка под ветром...

Потом уж и огонь в город метать начали. Запалят паклю смоляную, на стрелу - и мечут. Не чтоб пожар устроить, - от сгоревшего города какой прок?
– попугать пока что. Не пепелищем любоваться шли, за добычей. Большую часть сразу водой заливают, однако кое-где недосмотрели, занялось...

У ворот же, где смертью море людское кипит, вроде как одолевать киевляне начали. Подаются степняки, не держат ударов молодецких, такое и прежде не раз бывало. Пятятся, - шаг в шаг, - ан пятятся. Кажется, еще поднапереть, и погонят врага до самого их моря дальнего. Где там в пылу битвы по сторонам смотреть!.. Где там помнить излюбленный прием кочевнический - показать притворно спину, увлечь погоней, а там и навалиться всею силою, по сторонам в засаде укрытою. И тут бы так случилось; отрезали бы от ворот, да перебили, кабы не залешане со Сбродовичами. Сдержали ораву, не дали от ворот отсечь. Стояли, пока гридни вперемешку с горожанами обратно в город втягивались. Сами же не успели. Вот ведь как бывает: разная о них в народе молва ходила, и что увальни, и что об себе одних думают, и что богатыри-то они только по названию. Забылось говоренное. Иными глазами люди на них глянули, иные слова найдут, как начнут песни складываться про нашествие Калина, если только будет, кому складывать...

...Стоит князь в палатах своих, возле окна, вздыхает тяжко. Как же случилось, что богатыри его верные, слову его покорные, в один день полегли? С кем теперь город оборонять? Кинул взгляд на скамью богатырскую, мелькнуло перед глазами недавнее прошлое, так явственно, будто и не уходило вовсе. Всех увидел, всех припомнил. Услышал тихое, а может сам произнес: "Илья Иванович..." И шорох какой-то.

Глянул - стоит в уголку видение - не видение, фигура женская. В темное укутана, ровно скорбит по ком.

– Кто ты, как вошла? Ответствуй не медля!
– грозно вопросил князь.

– Дочь твоя, Мстислава...
– прошелестело в ответ.

– Как смела без зова явиться?

– Услышала ненароком, богатырей ты поминал, сетовал, что некому за Киев постоять...

Неужто думы тяжкие словами невзначай вырвались?

– ...Илья Иванович...

– Так ты что же, укорять меня вздумала? За дело прошлое, за то, что смутьяна в порубе уморил?

Бросилась кровь в голову князю, шагнул к дочери. Еще мгновение...

– Нет, батюшка, не уморил... Жив Илья Иванович... Живой он...

Упала занесенная рука, ровно отнялась.

– Жив?!! Живой... Как можно...

– Я во всем виновная, батюшка. Я ключ сделала, я в темницу наведывалась... Девки мои поили, кормили, обихаживали. Тайно все делали, так, что не прознал никто...

Еще что-то бормочет, а у князя сумятица в голове. Лезут мысли одна на другую, и никак ему с ними не совладать. С одной стороны - вот она, помощь ожидаемая; услышит враг, что Илья в Киеве, - одно это поприглушит спесь ханскую. А коли продержаться, дойдет весть до других богатырей, быстрее быстрого на выручку пожалуют. С другой стороны... Обида великая богатырю князем учинена, как подступиться к нему - не знает. И ведь не пошлешь никого уламывать, самому идти придется. Не иначе - в ножки кляняться. Это князю-то! Так получается, что куда ни кинь, а все клин. То ли Илье кланяться, то ли Калину, то ли голову сложить под Киевом, отдав город на разграбление и поругание...