Избранное в двух томах. Том 2

этой уникальной машины, без упоминания которой не обходится ныне ни одна

книга по истории мировой авиации.

Но не былые заслуги и не место, занимавшееся Исаевым в деле создания и

развития ракетно-космических систем, определяли ту особую симпатию, какую

он вызывал у окружающих. Прежде всего в нем привлекали черты чисто

человеческие: доброжелательность, острая наблюдательность, органический

демократизм, полное равнодушие к так называемому престижу и внешним

приметам респектабельности, редкая нестандартность мышления. . А главное, наверное, то, что он был, попросту говоря, очень хороший человек!

В наши прогулки по бетонке Алексей Михайлович вносил живую струю

своего оригинального и в то же время очень человеческого восприятия всего, о

чем бы ни заходила речь. И ассоциации по поводу сказанного другими у него

возникали какие-то неожиданные. Однажды кто-то поделился новостью: некий

главный конструктор назначил себе еще трех заместителей, чем довел общее

количество своих замов до внушительной цифры в двадцать два человека.

— Я знаю, для чего он это сделал, — заметил Исаев. — Он хочет

сформировать из заместителей две полные футбольные команды. Чтобы они

играли, а он судил.

И вряд ли любые сколь угодно пламенные речи на тему о вреде штатных

излишеств и недопустимости рассиропливания ответственности за порученное

дела имели бы такую убойную силу, как эти «две футбольные команды», 179 Впрочем, гораздо охотнее Алексей Михайлович говорил о том, что (или кто)

ему нравилось, благо человек он был чрезвычайно доброжелательный. Очень

запомнилось мне, с какой теплотой он говорил, когда мы собрались осенью 1964

года на космодроме на пуск корабля «Восход», о Феоктистове:

— Какой все-таки Константин Петрович молодец! Ведь он с самого начала, когда у них в КБ только первые разговоры о полетах человека начались, рвался

лететь сам. И аргументировал как! Врач, мол, первым пробует новое лекарство на

себе. Или строитель моста железнодорожного, тот в былые времена всегда под

мост становился, когда по нему первый поезд проходил,.. Но говорил это все

Феоктистов только там, где мог ожидать реального решения. А попусту направо

и налево не звонил. Не делал из этого дела рекламы. Вот даже я, — в этом месте

своей речи Алексей Михайлович для убедительности тыкал себя пальцем в грудь,

— даже я, можно сказать, прямой исполнитель заказов их отдела, а ничего об

этом не знал, не подозревал. Часто встречался с Феоктистовым по всяким

текущим делам. Уважал его светлую голову. Ценил, что он всегда четко знал, чего от нас хочет, и сформулировать это умел. Но что он сам прицеливается в

космос лететь!. Нет, что говорить, молодец! Большой молодец!

Все сказанное тогда Исаевым о Феоктистове не могло не вызвать полного

согласия собеседников. Но характерно, что сказал эти справедливые слова все-таки не кто иной, как Исаев! Он мимо таких наблюдений не проходил.

Десять лет спустя, когда Исаева не стало, один старый его сотрудник

рассказал писателю Анатолию Аграновскому (из превосходного очерка которого

«Жизнь Исаева» я и цитирую это высказывание), чем «брал» Алексей

Михайлович, который «и грозен не был, и стальной воли не наблюдалось в нем», чем он брал, руководя большим творческим коллективом.

— Ответственность возлагал на нас перед самими собой, — сказал старый

конструктор. — А перед начальством всегда брал на себя. Знаете, есть

руководители с коэффициентом усиления больше единицы. Ну, нагорит такому

сверху, так он у себя вдвое громче шумит. А наш. . не перекладывал на чужие

плечи — свои подставлял. И мы за ним были как за каменной горой.

180 А про уже упоминавшуюся историческую ракетную машину БИ Исаев

разъяснял Аграновскому, что «придумал ее, надо вам знать, не я, а совсем другой

человек, Саша Березняк, мой хороший друг. . Был я тогда полный, законченный

лопух в этом деле».

Да, это уже не просто отсутствие склонности к саморекламе. Скорее это

наличие склонности к «антисаморекламе».

Таков был Исаев. Таким его знали люди, работавшие с ним многие годы.

Таким же раскрылся он нам, своим спутникам в прогулках по бетонке, в дни

совместной жизни на космодроме той незабываемой весной шестьдесят первого

года...Много интересного рассказывал в недолгие свободные минуты своим

собеседникам и Василий Васильевич Парин. Каждому, кто имел в те годы хотя

бы отдаленное отношение к проблемам освоения космоса, не могла не бросаться

в глаза активная деятельность ученых и врачей И. Т. Акулиничева, О. Г. Газенко, А. М. Генина, Ф. Д. Горбова, Л. Г. Головкина, Н. Н. Гуровского. Е. А. Карпова, А. Р. Котовской, В. Б. Малкина, Е. А. Федорова, В. И. Яздовского и их коллег (не

участвуя в их работе непосредственно, я, конечно, не могу назвать, да и просто не

знаю всех), которые закладывали основы новой отрасли науки — космической

физиологии и медицины. Одним из основателей и признанных лидеров этого

нового научного направления и был В. В. Парии, в прошлом академик-секретарь

Академии медицинских наук, а в недалеком будущем действительный член

Академии наук СССР. Негладко складывалась его жизнь. Были в ней крутые

подъемы, были и глубокие спуски. Но ни те, ни другие не деформировали его

личность. Обращала на себя внимание манера его поведения —

доброжелательная, одновременно простая и очень интеллигентная (это, наверное, одна из примет высшей интеллигентности — ненавязчивая простота поведения), сдобренная естественным, здоровым юмором.

Впрочем, бывало и так, что от проявлений его юмора окружающие

поеживались. Однажды перед входом в столовую, ту самую столовую «люкс», о

которой я уже рассказывал, встретились несколько человек: Королев, Парин, два