Избранное в двух томах. Том 2

имя полностью устраивало как саму его владелицу, так и всех окружающих. Но

так было лишь до тех пор, пока не подоспела очередь Удачи отправляться в

космос. Когда же приблизился этот торжественный момент, кто-то высказал

глубокую мысль, что, мол, слово «удача» в превратном свете отражает истинные

корни наших успехов в области космических исследований, ибо в

действительности означенные успехи зиждятся не на случайной удаче, а на

факторах закономерного характера.

Один из нас заметил, что если кличка подопытной собаки так уж обязательно

должна отражать корни наших успехов в космосе, то давайте назовем ее

«Коллективный подвиг советских инженеров и ученых». Коротко и мило.

Неуместной шутке был тут же дан достойный отпор («Потом поостришь!»), но сама идея — Удачу переименовать — получила одобрение. До этого я более

или менее представлял себе причины, порой толкающие людей на перемену

фамилий. Теперь выяснилось, что бывают на то свои причины и у собак. .

Так или иначе, на новую кличку было объявлено что-то вроде

неофициального блицконкурса. И через час Удача — по поддержанному всеми

предложению космонавтов — уже фигурировала как в устной речи, так и в

официальных документах под именем Звездочка.

163 Под этим же именем она упоминалась и в Сообщении TACС о полете

космического корабля-спутника 25 марта 1961 года. Сообщении, которое было

воспринято читателями и слушателями со спокойной доброжелательностью, но

отнюдь не как сенсационное. Напротив, кое-кто высказывал удивление: зачем

нужно было пускать еще один корабль по точно такой же программе, по которой

уже слетал другой всего две недели назад?

О том, что этот пуск — последняя, генеральная репетиция перед полетом

человека, мало кто знал..

Вот сколько событий — пусть достаточно мелких, по существу никак не

повлиявших на общий ход дел, но тем не менее на какое-то время занявших умы

обитателей космодрома — повлекло за собой присутствие собак на борту

кораблей-спутников.

В отличие от них манекен, как существо неживое (которое, например, объесться чем-либо было не в состоянии), казалось бы, никаких дискуссионных

проблем вызвать не мог. Не должен был.. Однако это только так казалось. Как

вскоре выяснилось, одна из извечных общих проблем моделирования — об

оптимальной мере приближения модели к натуре — проявила себя и здесь.

В одной из комнат пристройки к монтажно-испытательному корпусу

расположились «спасенцы» — представители конструкторского бюро, создавшего катапультируемое кресло и скафандр космонавта. За несколько дней

до пуска корабля-спутника — это было, если не ошибаюсь, как раз в день моего

первого приезда на космодром — они предъявили Королеву и нескольким

«сопровождающим его лицам» все свое хозяйство в собранном виде: кресло и

прикрепленный к нему системой привязных ремней облаченный в ярко-оранжевый скафандр манекен.

Изготовители манекена постарались, чтобы все — во всяком случае, все

доступное обозрению — в нем было «как у человека». А посему сделали ему

лицо совершенно человекоподобное: со ртом, носом, глазами, бровями, даже

ресницами. . Я не удержался от реплики, что, мол, увидев такую фигуру где-нибудь в поле или в лесу, наверное, в первый момент принял бы ее за покойника.

164 И действительно, было в сидящем перед нами манекене что-то мертвенно-неприятное. Наверное, все-таки нельзя, чтобы нечеловек был чересчур похож на

человека.

Манекены! За годы работы в авиации я не раз имел с ними дело. Почему-то

их называли Иванами Ивановичами, и это прозвище (как и многое другое, унаследованное космосом от авиации) оказалось в ходу и на космодроме.

Мое первое близкое знакомство с Иваном Ивановичем состоялось во

времена, когда только что народившаяся у нас реактивная авиация вызвала к

жизни новые средства спасения — катапультируемые кресла. Тогда-то мне

вместе с моими коллегами и пришлось впервые заняться отстрелом этих кресел с

борта летящего самолета.

Конечно, предварительно кресла были тщательно отработаны на наземной

катапультирующей установке, иначе в испытательной авиации не бывает: все, что

будет испытываться в воздухе, сначала всесторонне исследуется на земле.

И вот я взлетаю на двухместном тренировочном реактивном истребителе

УТИ-МиГ-9. Мое место в передней кабине. А в задней находится манекен.

Повернув голову до отказа, насколько позволял мой собственный шлемофон и

привязные ремни, я мог краем глаза лицезреть своего механического пассажира.

Как и следовало ожидать, он сидел спокойно и ни малейшего волнения по поводу

предстоящего ему катапультирования не проявлял. Метрах в тридцати правее и

немного сзади на другом истребителе идет мой коллега летчик-испытатель В. А.

Быстрое. Как всегда при полете на параллельных курсах, кажется, будто его

машина зависла в воздухе на одном месте: то качнется, то «вспухнет» метра на

три вверх, то слегка провалится впил, но все это вокруг одного и того же

положения — скорость, с которой оба наших самолета, будто соединенные

невидимыми связями, стремительно летят вперед, непосредственно никак не

ощущается.. Еще минута, и мы разворачиваемся на боевой курс. Короткий

радиообмен с Землей («Работу разрешаю. .»), Володя Быстров, целясь через

боковой визир, занимает относительно меня такое положение, чтобы мой самолет

был в кадре, и

165

включает киноаппарат. Протянув левую руку, я перекидываю тумблер отстрела и

в то же мгновение всем телом ощущаю резкий, хотя и не очень сильный удар но

конструкции самолета (это похоже на попадание зениткой). Слышу звук взрыва

(тоже на фоне всех прочих сопутствующих полету шумов не очень сильный), в