Избранное в двух томах. Том 2

А главное, рассуждая о том, как назвать деятельность человека в

космическом полете, нельзя было — и это, видимо, отлично понимал Королев —

ограничивать себя только первыми полетами «Востоков». Надо было смотреть

вперед. Надо было думать о будущем. .0 том самом будущем, когда космонавт

получит в свои руки все необходимые средства управления движением корабля, вплоть до выполнения самых сложных эволюции. Что тогда? Менять успевший

утвердиться термин? Сложно, очень сложно это было бы. Сложно не только по

причине общеизвестной консервативности натуры человеческой (что проявляется

в области терминологии в особенно явном виде), но и потому, что это было бы не

очень справедливо по отношению к первым космонавтам, первопроходцам

космических путей. .

Действительно, когда много лет спустя космонавты научились менять

траектории космического полета (так называемые параметры орбиты) и

выполнять стыковку космических кораблей, тогда термин «пилотирование

космического корабля» стал восприниматься как совершенно естественный, не

вызывающий никаких сомнений и выдерживающий любые сравнения. Слово, на

котором в конце концов остановились в тот день на космодроме составители

проекта «Сообщения ТАСС», оказалось точным.

Насколько я знаю, короткая дискуссия вокруг этого слова была одной из

очень немногих, возникших по вопросам космической терминологии. Были еще

два года спустя непродолжительные дебаты относительно того, как называть

женщину-космонавта, — об этих дебатах я еще расскажу.. Были, незадолго до

полета Гагарина, внесены некоторые коррективы и в наименование самого старта

космического летательного аппарата: издавна бытовавший у ракетостроителей

термин «запуск» применительно к полету человека звучал

206

как-то не очень хорошо. Решили называть «пуск». Вот, пожалуй, и все известные

мне случаи подобного рода. .

А в тот день, когда я присутствовал при составлении проекта «Сообщения

ТАСС» о полете первого космического корабля с человеком на борту (сказать

«участвовал» не могу, так как того, что принято называть конструктивным

вкладом, в создаваемый документ ни в малой степени не внес), — в тот день все

это дело заняло, наверное, не более получаса. Проект был написан, прочитан

вслух, одобрен всеми присутствующими и отправлен на машинку.

В следующий раз мы вспомнили о нем только двенадцатого апреля, когда

Гагарин был уже на орбите.

И вот снова — выезд ракеты из МИКа.

На сей раз это происходит днем. По сравнению с ярким солнечным светом,

пронизывающим все вокруг, просторный зал корпуса, который мы видим через

расползшиеся в стороны огромные створки ворот, кажется прохладно-сумрачным. Ракета медленно выползает из этого сумрака. Вот ее нижний срез

пересекает границу тени и света.— и ярко вспыхивает серебром

теплоотражающего покрытия, золотом двигательных сопел, красным цветом их

ободков. То есть, конечно, ни серебра, ни золота здесь нет, есть титан, сталь, бронза, но кто в наш технический век скажет, что эти рабочие металлы менее

благородны?. А за ними — как контраст — скромный серый (по-флотски —

шаровый) цвет самого тела ракеты, постепенно выползающей наружу.

Ракета тихо движется задним ходом — соплами двигателей вперед. Помните, у Твардовского: «Пушки к бою едут задом»?

А что? Иначе про ракету не скажешь. Конечно же к бою!

Машинист тепловоза давно знает, как и что ему надлежит делать. И все-таки

ему снова повторяют: «Давай не торопись: шесть — восемь километров.

Скорость пешехода. Не больше!. »

Как всегда, на вывозе ракеты присутствует Королев. Стоит молча — все идет, как положено, а он, при всей своей эмоциональности, не любит суетиться

впустую, когда по ходу дела его вмешательства не требуется.

207 Потом, дав ракете немного удалиться, садится в машину и едет во главе

кортежа из нескольких автомобилей по бетонке, тянущейся рядом с

железнодорожным полотном. Обгоняет ракету, останавливается в первой из

нескольких, издавна выбранных и, так сказать, проверенных точек (шоферу

ничего говорить не нужно, он знает, где останавливаться), выходит на обочину, пропускает ракету мимо себя, минуту-другую задумчиво смотрит ей вслед и едет

к месту следующей остановки.

Наверное, когда-то так, стоя на пригорке, полководцы провожали уходящие в

сраженье войска.

Ритуал явно отработан. И выполняется очень строго. Что это — приметы?

Суеверие? Вообще говоря, мне приходилось слышать, что приметами Королев

нельзя сказать, чтобы начисто пренебрегал. Не любил, например, пусков в

понедельник. Как-то раз попробовали — и неудачно. Больше не пробовали. .

Хотя, с другой стороны, бывали ведь неудачи и в другие дни недели. Путь

создателей ракетной техники был усыпан отнюдь не одними лишь розами. А

осторожное отношение к понедельникам, особенно в таком деле, где не вполне

свежая голова одного может свести на нет усилия многих, вполне объяснимо, исходя из соображений абсолютно не мистических. Это мы и у себя в авиации

хорошо знаем. .

Однажды я прямо спросил одного из ближайших многолетних соратников

Королева — видного специалиста своего дела и очень хорошего человека

Евгения Федоровича Рязанова, к несчастью, ушедшего из жизни в дни, когда

писалась эта книга:

— Скажи, Женя, все эти королёвские ритуалы, что они — от суеверия?

— Не исключено. Может быть, есть тут что-то и от суеверия. Но это только

как довесок. А главное все-таки в другом. Он вообще придает таким вещам, ритуалам, как ты называешь, большое значение. Иначе людей заест непрерывный

поток работы. Нужны точки после каких-то промежуточных этапов. И точки