Избранное

Ибо прежде, чем вознестись в рай безумства, Гарси-Санчес рухнул в преисподнюю любви. И услышал там и высказал вещи, ранящие слух малодушных и боязливых. Но каждый стих его как бы случайно лег оправданием на стол незримого суда.

ПЕЩЕРА

Один лишь ужас, сплошная необъятная пустота. Такова пещера Трибенциана. Зиянье камня в недрах земли. Продолговатая, округлая полость яйцеобразной формы. Двести метров в длину, восемьдесят в ширину. Повсюду свод гладкого камня, испещренного прожилками.

Спуск в пещеру — семьдесят ступеней, вырубленных неровными блоками от входа в расщелину, которая темнеет обычной впадиной у поверхности земли. Спуск куда? Спуск к смерти. Весь пол пещеры усеян костями, останками и прахом. Неизвестно, спускались ли неведомые жертвы по своей воле или отправлялись туда по особому повелению. Чьему?

Некоторые исследователи считают, что пещера не таит в себе жестокой тайны. Они утверждают, что это просто древний могильник, то ли этрусский, то ли лигурский. Однако никто не может пробыть в подземелье более пяти минут, не рискуя совсем потерять голову.

Обморочное состояние, в которое впадают отважившиеся туда спуститься, ученые мужи пытаются объяснить тем, что в пещеру просачиваются подземные пары газа. Но никто не знает, о каком газе идет речь и откуда он выходит. Быть может, человека там гнетет не газ, а ужас необъятной пустоты, безмолвное пространство вобранного вглубь небытия.

Ничего более не известно о пещере Трибенциана. Тысячи кубометров небытия, в его герметичной округлости. Небытие в каменной скорлупе. Гладкий камень с яшмовым узором. И сухой прах смерти.

ЧУЖОЕ ДОБРО

Нет на свете более жалкого зрелища — так говорят грабители, — чем вид человека, застигнутого in fraganti^[29] в момент овладения имуществом. Человек дрожит, что-то бормочет, с трудом поднимает руки и водит ими по воздуху, стараясь показать, что в них ничего нет. Он пытается уверить, что он пуст, гол и нищ, что все это ложь, что произошло лишь досадное недоразумение.

Конечно, тяжело признавать собственные ошибки, и никто не хочет расставаться по собственной воле со своим добром. Грабители, те всегда готовы дать слабину, но они превозмогают себя и все-таки иногда уносят кое-что против воли хозяина. Те, что идут на дело без пистолета, сильно рискуют, потому что владельцы имущества злоупотребляют их положением и безнаказанно нападают на них. В газетах довольно-таки часто сообщается о случаях неосторожности, когда грабитель, пытаясь убежать, получал вдогонку пулю.

Однако — так говорят грабители, — время от времени им все-таки удается найти добрую душу, которая с охотой отдает все свое добро и воспринимает ночных гостей как посланцев провидения.

ТРЕВОГА! ГОД 2000…

Осторожно! Каждый человек стал бомбой, готовой взорваться в любой момент. Может, в объятьях любимого сейчас взорвется его возлюбленная. А может…

Теперь никто друг друга не обидь, не схвати, не тронь. Уже никто не хочет воевать. В самых дальних уголках земли гаснут отзвуки последних недовольств.

Уже насыщен до предела костный мозг. Уже весь скелет вплоть до ногтей стал управляемым взрывным устройством. Достаточно прижать язык сильнее к нёбу и отсчитать под бешеный стук сердца: 5,4,3, 2,1… адреналин подскочит, изменится мгновенно состав крови и — бум! И все вокруг исчезнет.

А потом осядет пепел. Лишь воздух будет тошнотворным, влажно-липким, в паутине кровавых нитей: вот и все, что было человеком.

Спасение в одном: пока не поздно, надо возлюбить друг друга.

ПРИМСТИВШИЙСЯ

Я не существую вживе; боюсь, я никому не нужен. Я тень, фантом, изгой. Я обретаюсь между мирами страхов и желаний; страхов и желаний, что меня питают и меня же убивают. Нуда, ведь я фантом.

Я пребываю в тени, таясь в безвестности и длительном забвенье. Временами меня вдруг вбрасывают в мир, свет меня слепит и лепит, даря едва не плотский облик Но они настолько заняты собой, что вскоре забывают обо мне. И вновь я растворяюсь в сумраке, мои движенья расплываются, я таю, уходя в небытие.

Зато ночью я царствую. Напрасно тогда тщится отогнать меня супруг, распятый на дыбе своего кошмара. Иной раз я воспаленно и впопыхах удовлетворяю смутное желанье полусонной супруги, которая вначале стремится увернуться, а отдавшись, расслабленная, вяло обмякает, точно измятая подушка.

Конечно, это полужизнь; она разделена меж ним и ею, но и они друг друга полулюбят, полуненавидят, отсюда и мое уродство. И все же я прекрасен и ужасен. Я разбиваю их союз, либо же, напротив, разжигаю их страсть. Иногда я втискиваюсь между ними, и их жаркое объятье меня чудесным образом животворит. Он чувствует мое присутствие и силится изгнать меня в ничто, чтобы занять зазор своею плотью. Но обычно он сдается и, обессиленный, давясь своею злостью, засыпает спиной к жене. Я же остаюсь и обнимаю ее трепещущее тело моими мнимыми руками, объятье растворяется во сне, но поутру она помнит этот сон.

Должно быть, стоило начать с того, что я пока что не возник, не родился, что мое «я» лишь начинает складываться в мучительном и длительном процессе предрожденья. Увы, их неосознанные страсти губительны для жизни, что может и не статься.

Они стараются, как могут, составить мою жизнь из своих понятий, столь же несозревших, и все пытаются, то так, то этак, придать мне форму, но еще ни разу не добились своего.

Но однажды они случайно наткнутся на искомый облик, на окончательный мой образ, и вот тогда я воспарю и наконец смогу, исполненный собою, пригрезить самого себя. Их союз разрушится. А я оставлю ее и начну преследовать его. Я встану ночью у его дверей и воздыму огнистый меч.

УБИЙЦА

Я теперь только и делаю, что думаю о моем убийце, этом неосмотрительном и робком юноше, который на днях приблизился ко мне, когда я выходил с ипподрома. Еще мгновение, и стража изрубила бы его на куски, прежде чем он успел бы коснуться складок моей туники.

Проходя мимо него, я почувствовал, как он дрожит всем телом. Желание осуществить свой замысел рвалось из него наружу, словно обезумевшая квадрига. Я видел, как рука его потянулась к спрятанному под одеждой кинжалу, и помог ему сдержать порыв, чуть свернув с дороги. Он сразу сник и обессиленно прислонился к колонне.

Мне кажется, я уже где-то видел его чистое, открытое лицо, столь приметное в толпе всех этих скотов. Помню, как-то раз дворцовый повар погнался за юнцом, стащившим на кухне нож. Готов поклясться, что этим воришкой был мой неумелый убийца, и, вероятно, мне суждено принять смерть от ножа, которым разделывают мясо.

В день, когда пьяная солдатня протащила по улице труп Ринометоса, а потом ворвалась ко мне в дом, дабы провозгласить меня императором, я понял, что жребий брошен. Я покорился судьбе и распрощался с прежней жизнью богатого и распутного гуляки, чтобы превратиться в усердного палача.