Избранное

Действительно, я обо всем рассказывала Хоа, но ни разу не упомянула имени Хоанга. И это было не случайно — я боялась новых провалов в нашей организации, Я ни с кем не говорила о Хоанге еще и потому, что не хотела выдать своих чувств. И вот я узнаю, что Хоанг арестован!

Хоа, оказывается, очень хорошо знала его — она работала раньше среди преподавателей, а Хоанг вел работу среди студентов и учащейся молодежи. Я рассказала ей, где и как мы познакомились с Хоангом, как я полюбила его.

Через несколько дней Хоа дала мне лоскуты белой ткани, и я сделала из них носовые платки для Хоанга. У меня было еще два метра черного сатина, который женщины дали мне на брюки, и я решила сшить ему трусы. На всех вещах я вышила две маленькие буквы Ф. и Х. а потом попросила друзей передать подарок Хоангу. Прошло немало времени, но известий о нем не было…

Потом меня отправили в тюрьму Тхудык. Едва я прибыла на новое место, меня тут же бросили в карцер. Это был подвал рядом с кухней, и в него выходила дымовая труба. Здесь через пятнадцать минут человек становился похожим на домового. В этом карцере можно было задохнуться от жары и дыма.

Когда меня втолкнули в этот подвал, в первую минуту я ничего не могла разглядеть. Потом, понемногу свыкнувшись с полумраком, я увидела женщину с лицом до такой степени закопченным, что поблескивали только белки глаз да зубы. Она посмотрела на меня и вдруг вскрикнула:

— Фыонг! Ты ли это?

Она схватила меня за руки.

— Ты не узнаешь меня?

Я, конечно, в такой темноте, да еще сквозь копоть не могла разглядеть ее лицо. А женщина горячо зашептала:

— Помнишь, как приходила в освобожденную зону?

Только теперь я узнала ее. Это была дочь той женщины, у которой я останавливалась. Я видела ее очень редко — девушка появлялась дома лишь поздно вечером и, наскоро поужинав, ложилась спать — она была связной. Узнав ее, я очень обрадовалась, и мы крепко обнялись.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она меня.

— А как твоя мама живет?

— Откуда тебя привезли?

— Давно арестовали?

Мы засыпали друг друга вопросами, не успевая отвечать.

Я помнила, что мать звала девушку Ба. Теперь же она назвала свое полное имя — Ба Тыой. Арестовали ее более трех месяцев назад и все это время держали в тюрьме Фулой, используя все формы «обработки». А потом перевели в Тхудык и бросили в карцер, где она находилась уже больше суток. В знак протеста девушка объявила голодовку и предложила мне сделать то же самое. Я, конечно, согласилась.

Мы улеглись на полу рядом, черные, как две головешки из печи, и стали вспоминать далекие уже теперь дни пребывания в освобожденной зоне. Она рассказала мне, что после моего отъезда комитет пропаганды и учащейся молодежи, где работали Хоанг и Хонг Лан, много раз менял место, но все время оставался в их районе и она повсюду следовала за работниками комитета. Оказалось, что Ба знала и Дыка, который перебрался в освобожденную зону и теперь работал врачом, он часто наведывался в гости к Хоангу и Хонг Лан.

В день ареста Хоанг поехал по делам в Сайгон. Сел в рейсовый автобус и, едва добравшись до городка Н., был замечен Ваном, ехавшим из Сайгона. Тот немедленно сообщил в полицию, и Хоанга схватили. В те дни полиция частенько устраивала в городах облавы, в результате было арестовано много людей, главным образом учащиеся школ, студенты и преподаватели. Несмотря на то, что многие из них были арестованы в разных местах, их всех обвинили в том, что они якобы намеревались совершить покушение на американского посла и пытались спровоцировать беспорядки в центре Сайгона.

Когда Хоанга забрали, при нем не было никаких документов, никаких бумаг, компрометировавших его, тем не менее его обвинили в организации последних беспорядков, его и еще профессора Ле Куанг Виня и студента Ле Хонг Ты.

Я даже и представить себе не могла, что именно здесь, в этом темном и дымном подвале, узнаю все подробности об аресте Хоанга! Встреча с Ба вселила в меня новые силы. На третий день нашей голодовки в карцер спустились представители тюремной администрации и начали уговаривать нас отказаться от своего решения, к нам привели даже врача и медсестру, и те сделали нам какие-то уколы. Мы лежали пластом, ослабев от голода и жары. На четвертый день нас вытащили из карцера. Ба Тыой направили в какую-то другую тюрьму, меня же через несколько дней отправили в лагерь Ле Ван Зует.

4

Увидев меня, мои старые знакомые — полицейские Лун и Занг — весело заулыбались.

— Смотри-ка, наша «бабушка» снова здесь!

А Черный Тхань, внимательно взглянув на меня, сказал:

— В чем дело? Ведь вы были арестованы больше года назад и теперь снова вернулись сюда? Значит, не захотели возвратиться домой?

Меня отвели в ту же комнату в особом секторе для женщин, где я уже сидела раньше, и, едва переступив порог, я услышала детский голосок:

— Красивая тетя снова вернулась! Тетя, которая спала в углу, снова вернулась!

Это был малыш Хынг. Он подбежал ко мне и обхватил мои колени. Он очень вырос — теперь ему было уже почти пять лет. В комнате надзирательницей была по-прежнему госпожа Бай. Из старых заключенных остались только Мон и партизанка из провинции Лонган. Тетушку Ба отпустили домой. Остальных либо освободили, либо перевели в другие тюрьмы.

Прежде всего я спросила у Мон, существует ли у них подпольная парторганизация. Так бывало всегда — куда бы я ни попадала, я прежде всего старалась наладить связь с организацией. Мон в ответ покачала головой и сказала, что не раз пыталась поговорить с соседками по камере, но они отказывались обсуждать этот вопрос, заявляя, что заключенные здесь постоянно меняются и, кроме того, госпожа Бай все время торчит в комнате, в этих условиях ни о какой организации не может быть и речи. Я предложила Мон начать с того, чтобы организовать простую взаимопомощь, это несложно и абсолютно безопасно.

Вскоре, воспользовавшись тем, что Бай ненадолго вышла из комнаты, мы договорились, как будем теперь действовать, как следить за тем, чтобы надзирательница ни о чем не узнала. Маленький Хынг, слушая нас, неожиданно сказал:

— Вы говорите, а я буду караулить.

Мы рассмеялись.

— А как ты будешь караулить?

Малыш взял в руки веер, встал в дверях и, подперев веером подбородок, сказал:

— Когда никого нет, я буду стоять и молчать, а как увижу кого-нибудь, сразу стану веером размахивать и петь: «Тин-тин-тин», — и он показал, как будет все делать.

С того дня Хынг постоянно стоял на карауле, когда мы обсуждали наши дела. Однажды мы только собрались вместе, вдруг Хынг быстро замахал веером, припевая: «Тин-тин-тин…» И только мы разбежались по углам, занялись каждый своим делом, в комнату ввалился Лун, внимательно окинул взглядом всех и, подозрительно глядя на мальчика, спросил:

— Ты, малец, значит, сторожишь, когда твоя мать вместе с другими смутьянками устраивает собрания, да?

Но Хынг по-прежнему стоял у порога и как ни в чем не бывало напевал: