Избранное

Итак, генерал Кхань, возглавивший переворот, постарался избавиться от своих прежних соратников. Обстановка в Сайгоне беспрерывно менялась. Повсюду шли митинги и собрания, выступления буддистов, католиков, забастовки учащихся, рабочих — казалось, весь город вышел на улицы. Бастующие захватывали школы и другие учебные заведения, магазины и предприятия. Перестали ходить поезда, были отменены все рейсы самолетов гражданской авиации, в городе не было ни электричества, ни воды. В тюрьме же все были радостно возбуждены — ждали дальнейших событий, ждали и надеялись, что свет революции дойдет, наконец, и до нас.

Главное полицейское управление было переполнено в основном учащимися школ и студентами. Хватали всех подряд, и невозможно было понять, кто за что арестован. Значительная часть молодежи была отправлена в лагерь Куанг Чунг, но и там людей было столько, что в камерах буквально негде было ни встать, ни сесть. Заключенные ругались, требовали обеспечить им нормальные условия и улучшить питание. Как только какой-нибудь нерасторопный охранник случайно попадал в эту толпу, на него тут же набрасывались, поэтому полицейские старались держаться подальше от заключенных.

Мы наблюдали из окон за тем, что происходит во дворе нашей тюрьмы, и радовались, когда кому-нибудь из охранников доставалось от заключенных. Мы искали в толпе друзей или просто знакомых. Я тоже надеялась увидеть кого-нибудь, но безрезультатно.

Я продолжала внимательно наблюдать за вновь прибывшими. Одни пели песни, другие рассказывали что-то, смеялись и шутили.

От новичков я и узнала подробности происходивших в городе событий. Оказывается, несколько десятков тысяч демонстрантов окружили резиденцию генерала Нгуен Кханя, он пытался скрыться, но его задержали и вынудили предстать перед демонстрантами. После длительных переговоров Кхань пообещал разорвать фашистскую «Хартию Вунгтау» [32] . Рассказывали также, что в то время, когда в районе рынка Бетхань проходила многотысячная демонстрация жителей Сайгона, на проспекте Тызо около гостиницы «Каравелла» взорвалась бомба. В гостинице это время находился вице-президент США Никсон, только что прибывший в Сайгон. Если бы бомба взорвалась чуть раньше, скольких генералов и советников пришлось бы вытаскивать из-под обломков!..

32

«Хартия Вунгтау». — В курортном местечке Вунгтау состоялась конференция представителей различных буржуазных партий, принявшая «хартию» об ограничении политических свобод в Южном Вьетнаме.

Однажды я услышала, как кто-то громко и сердито кричит в толпе вновь прибывших. Голос показался мне очень знакомым. Я прислушалась. Неужели Линь? Наш Усатый Линь! Это был действительно он. Те же фатоватые усы, тот же заносчивый вид и все так же размахивает руками во время разговора.

Вечером один из охранников, приблизившись к толпе, громко крикнул:

— Кто здесь Линь?

В ответ раздалось несколько голосов:

— А кто это такой?

— Линь? Какой Линь?

— Послушайте, вызывают Линя…

— Зачем?

И вдруг я услышала громкий голос Линя:

— Как это «какой Линь»? Здесь есть только один Линь — я, меня еще зовут Усатый Линь!

Охранник заявил:

— Нам приказано привести Нгуен Хоанг Линя.

— Так я и есть Линь!

— Хорошо, прошу вас пройти к майору.

— А зачем я ему понадобился? Передай своему майору, если ему нужно поговорить со мной, пусть придет сюда!

Молодые люди, обступившие Линя, зашумели:

— Правильно! Если хочет говорить, пусть приходит сюда и говорит перед всеми.

Охранник поморщился.

— Но господин майор приглашает вас, чтобы отпустить домой. Он получил приказ освободить вас!

— Я не пойду отсюда один, если они решили освободить меня, пусть освобождают и остальных!

Голос Линя заглушили одобрительные возгласы. Те, что оказались ближе всех к охраннику, закричали: «Пошел вон! Топай отсюда!» А вокруг уже неслись крики: «Долой Нгуен Кханя! Долой фашистскую диктатуру! Протестуем против незаконных арестов!»

Я вспомнила наши с Хоангом споры о Лине: доверять ему или не доверять. Я и теперь не могла понять, что заставляет Линя участвовать в движении. Уже после я узнала, что отец Линя, бежавший после неудачного переворота шестидесятого года в Париж, ныне вернулся и весьма популярен в Сайгоне. Одно было ясно: Линь продолжает борьбу.

С того дня я уже больше не слышала голоса Линя. Может быть, его вместе с другими отпустили или перевели в лагерь Куанг Чунг, а возможно, отправили в другую тюрьму.

Меня же перевезли вскоре в главное полицейское управление.

3

Новым начальником главного полицейского управления стал майор Фыок. Приступив к своим обязанностям, он не замедлил пригласить меня на беседу.

— Откуда вы родом? — спросил он.

— Из Биенхоа.

— Надо же! Я тоже из Биенхоа!

В ближайшее воскресенье, сказал майор, он собирается поехать в родные места и может зайти к моим родственникам, если я скажу, где их найти.

Я отказалась сообщить ему адрес моих родных. Майор не стал настаивать и сказал:

— Я должен сказать вам откровенно, документы о вашем освобождении уже готовы, но вы должны проявить хотя бы минимум доброй воли, если хотите вернуться домой. Ведь вы находитесь в тюрьме уже больше четырех лет! Вы могли бы, например, сделать вид, что приветствуете наше знамя. Ну представьте себе, что это красное знамя с золотой звездой.

Я отрицательно замотала головой, и он торопливо добавил:

— Ну хорошо. Вы не хотите приветствовать знамя, но вы могли бы сделать мне лично небольшую уступку — ведь мы земляки. Я даже не буду заставлять вас писать никаких бумаг.

Я категорически отказалась. После четырех с лишним лет пребывания в заточении я научилась разбираться во всех их приемах и уловках. Кроме того, вернувшись сюда, я встретила Хоа, свою старую знакомую, она-то и сказала мне, что Хоанг давно сослан на Пуло-Кондор. Сейчас, когда обстановка в Сайгоне накалилась и власти боятся нового взрыва, они стараются не держать людей в тюрьмах подолгу — одних ссылают подальше, других освобождают. Но освободить всех — значит выпустить тигра в джунгли, поэтому на свободу отпускают осторожно и постепенно. Возможно, и меня скоро выпустят. Но, как бы то ни было, вернусь ли я домой, останусь здесь или буду выслана в какой-нибудь далекий лагерь, я все равно должна быть настороже. Тюремщики, возможно, готовят мне ловушку.

Встретив мой решительный отказ, майор Фыок сдвинул на затылок фуражку, обнажив совершенно лысую голову.

— Видите ли, в юности я был монахом, я поклялся до конца своих дней остаться добрым, порядочным человеком. Я говорю с вами так не только потому, что хочу сделать для вас доброе дело. Просто я подумал, что, если завтра меня арестуют, может случиться, и вы замолвите за меня словечко.

Я едва не рассмеялась. Да они от страха не знают, куда броситься! Если уж ты утверждаешь, что хочешь творить добро, почему же ты не присоединился к борьбе десятков и сотен тысяч соотечественников?! Ты сейчас пытаешься заискивать передо мной, но все равно, страха не спрячешь, и ты знаешь, что ждет тебя участь Зьема, Ню и других палачей народа.

Он не дал мне даже ответить и заговорил снова:

— И все-таки, я надеюсь, между нами сохранятся добрые отношения, ведь мы — земляки.

В голосе майора я услышала непривычные, умоляющие нотки. Он, как и все его соратники, испытывал панический, почти животный страх!

Я вернулась к себе. На этот раз даже темная и мрачная камера показалась мне светлее, я ощущала близкую свободу.

На следующий день я услышала голос охранника:

— Нгуен Тхи Фыонг, с вещами на выход!

Я отказывалась верить, неужели меня действительно освобождают? А может, они просто хотят перевести меня в другую тюрьму?