Избранное

светло, потому что сейчас, должно быть белая ночь. Я пристально

оглядываюсь. Господи! Неужели эта старуха все еще сидит в моем

кресле? Я вытягиваю шею и смотрю. Да, конечно, это сидит старуха

и голову опустила на грудь. Должно быть она уснула.

Я поднимаюсь и прихрамывая подхожу к ней. Голова старухи опу

щена на грудь, руки висят по бокам кресла. Мне хочется схватить

эту старуху и вытолкать ее за дверь.

– Послушайте, - говорю я, - вы находитесь в моей комнате. Мне

надо работать. Я прошу вас уйти.

Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю старухе в лицо.

Рот у нее приоткрыт и изо рта торчит соскочившая вставная че

люсть. И вдруг мне делается все ясно: старуха умерла.

Меня охватывает странное чувство досады. Зачем она умерла в

моей комнате? Я терпеть не могу покойников. А теперь возись с

этой падалью, иди разговаривай с дворником и управдомом, объяс

няй им, почему эта старуха оказалась у меня.

Я с ненавистью посмотрел на старуху. А может быть, она и не

умерла? Я щупаю ее лоб. Лоб холодный. Рука тоже. Ну что мне

делать?

Я закуриваю трубку и сажусь на кушетку. Безумная злость под

нимается во мне.

– Вот сволочь!
– говорю я вслух.

Мертвая старуха как мешок сидит в моем кресле. Зубы торчат у

нее изо рта. Она похожа на мертвую лошадь.

– Противная картина,- говорю я, но закрыть старуху газетой не

могу, потому что мало ли что может случиться под газетой.

За стеной слышно движение; это встает мой сосед паровозный

машинист. Еще того не хватало, чтобы он пронюхал, что у меня в

комнате сидит мертвая старуха! Я прислушиваюсь к шагам соседа.

Чего он медлит? Уже половина шестого! Ему давно пора уходить.

Боже мой! Он собирается пить чай! Я слышу, как за стенкой шумит

примус. Ах, поскорей ушел бы этот проклятый машинист!

Я забираюсь на кушетку с ногами и лежу. Проходит восемь ми

нут, но чай у соседа еще не готов, и примус шумит. Я закрываю

глаза и дремлю.

Мне снится, что сосед ушел, и я вместе с ним выхожу на лест

ницу и захлопываю за собой дверь с французским замком. Ключа у

меня нет, и я не могу попасть обратно в квартиру. Надо звонить и

будить остальных жильцов, а это уж совсем плохо. Я стою на пло

щадке лестницы и думаю, что мне делать и вдруг вижу, что у меня

нет рук. Я наклоняю голову, чтобы лучше рассмотреть, есть ли у

меня руки, и вижу, что с одной стороны у меня вместо руки торчит

столовый ножик, а с другой стороны - вилка.

Вот,- говорю я Сакердону Михайловичу, который сидит почему-то

тут же, на складном стуле.
– Вот видите, - говорю я ему, - какие

у меня руки?

А Сакердон Михайлович сидит молча, и я вижу, что это не нас

тоящий Сакердон Михайлович, а глиняный.

Тут я просыпаюсь и сразу же понимаю, что лежу у себя в комна

те на кушетке, а у окна, в кресле, сидит мертвая старуха.

– 37

– Благодарю вас, - сказал я.

– Это очень мило с вашей сторо

ны, но, право, я мог бы и сам.

– Нет, нет, - сказала дамочка, - ступайте на улицу. Что вы

собираетесь купить?

– Видите ли, - сказал я, - я собирался купить полкило черного

хлеба, но только формового, того, который дешевле. Я его больше

люблю.

– Ну, вот и хорошо, - сказала дамочка.
– А теперь идите. Я

куплю, а потом рассчитаемся.

И она даже слегка подтолкнула меня под локоть.

Я вышел из булочной и встал у самой двери. Весеннее солнце

светит мне прямо в лицо. Я закуриваю трубку. Какая милая дамоч

ка! Это теперь так редко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку

и думаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые карие глазки. Просто

прелесть какая она хорошенькая!

– Вы курите трубку?
– слышу я голос рядом с собой. Милая да

мочка протягивает мне хлеб.

– О! Бесконечно вам благодарен, - говорю я, беря хлеб.

– А вы курите трубку! Это мне страшно нравится, - говорит ми

лая дамочка.

И между нами происходит следующий разговор:

Она: Вы, значит, сами ходите за хлебом?

Я: Не только за хлебом; я себе все сам покупаю.

Она: А где же вы обедаете?

Я: Обыкновенно сам варю себе обед. А иногда ем в пивной.

Она: Вы любите пиво?

Я: Нет, я больше люблю водку.

Она: Я тоже люблю водку.

Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел когда-нибудь с

вами вместе выпить.

Она: И я тоже хотела бы выпить с вами водки.

Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи?

Она: (Сильно покраснев.) Конечно, спрашивайте.

Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в бога?

Она: (Удивленно.) В Бога? Да, конечно.

Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водку и пойти ко

мне. Я живу тут рядом.

Она: (Задорно.) Ну что ж, я согласна.

Я: Тогда идемте.

Мы заходим в магазин, и я покупаю поллитра водки. Больше у

меня денег нет, какая-то только мелочь. Мы все время говорим о

разных вещах, и вдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу

лежит мертвая старуха. Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она

стоит у прилавка и рассматривает банки с вареньем. Я осторожно

пробираюсь к двери и выхожу на улицу. Как раз, против магазина

останавливается трамвай. Я вскакиваю в трамвай, даже не посмот

рев на его номер. На Михайловской улице я вылезаю и иду к Сакер

дону Михайловичу. У меня в руках бутылка с водкой, сардельки и

хлеб.

Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Он был в халате,

накинутом на голое тело, в русских сапогах с отрезанными голени

щами и в меховой с наушниками шапке, но наушники были подняты и

завязаны на макушке бантом.