Избранное

Я лежу на кушетке с открытыми глазами и не могу заснуть. Мне

вспоминается старуха с часами, которую я видел сегодня во дворе,

и мне делается приятно, что на ее часах не было стрелок. А вот

на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные

часы, и стрелки у которых были сделаны в виде ножа и вилки.

Боже мой! Ведь я еще не выключил электрической печки! Я вска

киваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь

заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит

весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и

сажусь в кресло у окна.

Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу

и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все об

думал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в

наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и мо

жет сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из

квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и ква

ртира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съез

жает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай

превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он

продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за

свою жизнь ни одного чуда.

Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет

от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную

вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду

писать восемнадцать часов подряд!

От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне

делать: мне нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные

предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по ком

нате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу,

потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое

пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь

день, и вечер, и вся ночь.

Я стою посредине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать

минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь

на него. Передо мной клетчатая бумага, в руке перо.

Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы

немножко успокоиться. Я кладу перо и набиваю трубку.

Солнце светит мне прямо в глаза. Я зажмуриваюсь и трубку

закуриваю.

Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из окна на улицу и

вижу, как по панели идет человек на механической ноге. Он громко

стучит своей ногой и палкой.

– Так, - говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно.

Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы

бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Надо

воспользоваться этой тенью и написать несколько слов о чудотвор

це. Я хватаю перо и пишу:

"Чудотоворец был высокого роста."

– 36

Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в кресле нет. Я

смотрю на пустое кресло, и дикая радость наполняет меня. Значит,

это все был сон? Но только где же он начался? Входила ли старуха

вчера в мою комнату? Может быть это тоже был сон? Я вернулся

вчера домой, потому, что забыл выключить электрическую печку. Но

может быть, и это был сон? Во всяком случае, как хорошо, что у

меня в комнате нет мертвой старухи, и значит, не надо идти к уп

равдому и возиться с покойником!

Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло

вина десятого, должно быть утра.

Господи! Чего только не приснится во сне!

Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел

мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она

лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи

лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови

ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост

лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.

– Сволочь!
– крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо

гом по подбородку.

Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще

раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по

том решат, что это я убил ее.

Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так

прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело

передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит

меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар

этот сапогом.

Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее

лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при

драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни

стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо

дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.

Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и

сильнее.

От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике,

где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска

сахара.

Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей.

Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется

на табак.

Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю

куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,

кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего

поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь

с этой падалью.

По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к

Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть