Избранное

Моя жена расплатилась, Ида закрыла лорнет, а господин Хускин распахнул дверь своей комнаты, явно желая поторопить нас с уходом.

— Извините, господин Хускин, — попросил я, — не смогли бы вы, если это вас не слишком затруднит, еще раз включить Париж. Насколько я понимаю, началось…

— Пожалуйста, — ответил мясник приветливо и вернулся в комнату, откуда сразу же послышался громкий голос:

«…отряды свободы. Франко-английские войска штурмуют форпосты линии Зигфрида на границах Лотарингии. Наши солдаты охвачены энтузиазмом. От Лонги до Базеля звучит „Марсельеза“, заглушаемая лишь канонадой наших тяжелых орудий…»

Я искоса взглянул на Джекки, но он не слушал. Он стоял, широко расставив ноги, втянув голову в плечи, сложив руки за спиной; я слышал, как он грызет зубами трубку, — таких усилий стоило ему вынести эту постыдную сцену.

— Значит, война, господин Хускин.

— Полагаю, что да, — ответил мясник; предоставив французскому диктору неистовствовать, он вошел в магазин, протиснулся между окороками и стал опускать на окнах жалюзи.

Сестры были довольны: моя жена покупкой, а Ида тем, что не потратила деньги. Джекки раздраженно курил. Мне пришлось трижды повторить, что началась война, прежде чем они прореагировали на эту новость. Наконец мой свояк опомнился и со вздохом заявил, что это, конечно, опять слухи. В Париже они давно ходят.

— Нет. Официально сообщили по радио, — объяснил я. Оказывается, он ничего не понял. Под шумок я сунул ему в руки один из купленных нами тяжелых окороков.

Мирный «Арденнский гранд-отель» был похож на растревоженный улей. В ресторане на столиках остывали шесть тарелок супа, в холле у радио столпились и обитатели отеля, и обслуживающий персонал. Мальчик-швейцар в красной куртке, господа в смокингах, дамы в вечерних туалетах, официантки в белых наколках, сбившись в кучу, молча слушали диктора. Наверху, на лестнице, возвышался над перилами высокий колпак шеф-повара, бросившего на произвол судьбы свою кухню. Немного в стороне от всех стоял, засунув большие пальцы за отвороты пиджака, владелец гостиницы господин Тасьо; он с беспокойством поглядывал на своих гостей, необычное поведение которых не предвещало ничего хорошего. Лишь два местных охотника сидели на своих местах, у ног каждого лежала собака. Они пускали клубы дыма из больших трубок и невозмутимо обсуждали наступающий охотничий сезон.

«По последним сведениям, поляки предприняли наступление в направлении Бреслау. Захвачено большое число пленных. На Эльзас-Лотарингском фронте ведется мощная артиллерийская дуэль. Английские войска непрерывно высаживаются в Кале и Шербуре. Слушайте нашу передачу в одиннадцать часов».

— Из сада за домом слышно, как стреляют, — сказал швейцар.

— На этот раз их надо уничтожить всех до единого, — заявил старичок с болтающейся на груди салфеткой; он подкрутил усы, с угрозой повращал глазами и ушел доедать суп.

— Ничего себе отпуск, — бормотал он, — а мы тут совсем рядом с ареной.

— Господа, не волнуйтесь, — уговаривал господин Тасьо. — Нет более безопасного места, чем Бастонь. — Он посмотрел вокруг, схватил какого-то маленького мальчика и поднял его на руки.

— Реннетье не вернется в Брюссель, он останется со своей дорогой мамочкой у господина Тасьо, в чудесном лесу, — напевал он на мотив колыбельной, затем осторожно поставил мальчугана на пол, улыбаясь, подошел к его матери, смотревшей в одну точку невидящим взглядом, и сообщил, что барометр предсказывает отличную погоду.

— Давайте-ка все же отнесем окорока в мою комнату, — предложил я. Когда окорока были убраны, мы вышли в сад послушать. Действительно, с юго-востока доносился приглушенный грохот, как будто очень далеко гремел гром. Как интересно, только что был мир, а сейчас уже война. Одно сменилось другим так просто, обычно, как пост сменяется пасхой.

— Бедные парни, — сказал моя жена. Мы молча вернулись к отелю, где перед террасой красовалась наша восьмицилиндровая телега. Казалось, что за эти десять минут и сюда успела вторгнуться война. Коридор был загроможден чемоданами, многочисленные обитатели отеля сновали взад и вперед. Как будто кто-то наступил на муравейник.

— Нельзя ли поставить этот автомобиль подальше! Он торчит у самого входа, — ругался какой-то нервный господин (к подъезду сразу подъехали шесть машин). Из гостиницы выбежала мать Реннетье, волоча за собой сына.

— Я хочу остаться с господином Тасьо в чудесном лесу! — ревел мальчуган. Но мать схватила его, точно куль, сунула в машину и, как кошка, впрыгнула туда сама. Господин Тасьо, мертвенно-бледный, опустился на стул рядом с охотниками.

Джекки тоже ринулся к своему мастодонту и скомандовал нам: «В машину!» — но наши дамы переглянулись, точно не понимая.

— Я немедленно должен ехать в Барселону, — последовало разъяснение.

— Он с ума сошел, — заявила Ида, посмотрев на него через лорнет. — Езжай один, если тебе надо, а я сегодня больше не тронусь с места. Барселона! Барселона! Не иначе как сеньориту себе завел.

— А мой корабль! — застонал Джекки. — Вдруг завтра уже не пропустят через французскую границу!

— Поезжай, поезжай, — подзадоривал его я. — Ведь страна, которая участвует в войне, — это мышеловка. Туда — пожалуйста, а вот обратно — уж извините. С таким могучим конем тебя, конечно, впустят, он им там пригодится. Поедем завтра рано утром все вместе, если тебе уж так необходимо. Во всяком случае, до побережья, где нас ждут наши любимые вода и песок. Я не знаю, что ты имел в виду, говоря о корабле, но если в нем нет течи, то до утра никуда он не денется.

— Хорошо, — согласился Джекки после некоторого колебания. — Тогда я угощу вас шампанским, потому что я даже и не надеялся, что вдобавок ко всему еще действительно начнется война.

— Дай что-нибудь этому парню, — сказала мне жена, ибо швейцар не отходил от машины.

Я порылся в кармане, но Джекки опередил меня, сунув мальчику поистине королевские чаевые, радостно схватил меня за плечи и с воодушевлением подтолкнул в сторону бара; там он занял отличный столик в уголке и заказал две бутылки «Вдовы Клико».

— Ишь ты, две бутылки, — ворчала его жена. — Раз так, я завтра пойду и куплю окорока, можешь быть уверен…

— Да, две, а потом, может быть, и третью возьмем. Бармен! Две гаваны, пожалуйста…

— За войну, — произнес он так торжественно, как будто пил за наш королевский дом.

— Сейчас он, конечно, затянет песенку о своем танкере, — шепотом предупредила Ида. — Это часа на два. Я вообще не верю, что танкер существует, знаю только, что Джекки влип в Марселе в какую-то историю. Вот уж действительно седина в бороду, а бес в ребро! Рано или поздно его еще заманят в какую-нибудь трущобу и разденут.

— Странный тост, Джекки, — заметил я очень осторожно, ибо не хотел рисковать третьей бутылкой.

— И за мой танкер, я назвал его «Жозефина» в честь твоей жены. Водоизмещение — 8614 тонн. Как только раздался первый выстрел, он поднялся в цене по меньшей мере на три миллиона. Подумать только, на прошлой неделе я чуть не клюнул на предложение Трансатлантической компании: они ходили за мной по пятам и давали кругленькую сумму — видно, пронюхали, чем дело пахнет. Да, эти толстосумы сидят близко к огню и первыми греют руки.