Избранное

Танкер водоизмещением 8 тысяч тонн покупают не каждый день, и я не мог понять, как Джекки, имевший обыкновение информировать нас о том, что у него вскочил прыщ, или о том, какие фильмы он видел за последнее время, ухитрился умолчать о таком событии.

— Я не думал, что ты в состоянии купить корабль, Джекки.

— Я не покупал его, Франс.

— Получил в кредит?

— Тоже нет.

— Арендовал? Но тогда он не твой, а ты говоришь — мой танкер.

— Нет. Мне его подарили. Да, именно подарили. По-другому не скажешь. И сейчас я понял, что война — это благословение божие, ибо чем дольше эти парни будут тузить друг друга, тем больше прибыли принесет моя «Жозефина».

3

— Сейчас я расскажу тебе все по порядку, — сказал Джекки, — потому что тебе, наверное, будет еще труднее понять, в чем тут суть, чем в свое время мне. И не смейся, я тогда тоже смеялся, и, как оказалось, напрасно. Я давно бы уже написал тебе, но о таких вещах лучше не писать. Во всяком случае, Боорман советовал мне держать язык за зубами, особенно быть осторожным в письмах, пока договор не будет подписан. Сейчас он уже подписан. Но болтать об этом все равно не надо. Началось это в сентябре прошлого года. Я позавтракал у себя в конторе и, заперев дверь на ключ, собирался вздремнуть. Ты знаешь, что у моих служащих перерыв с двенадцати до двух, а я ем в конторе то, что приготовит консьержка. Это самое большое наслаждение в моей жизни — посидеть вот так в одиночестве, в тишине, окруженным батареями пишущих машинок и прекрасными моделями кораблей: «Король Хакон», «Норденшельд», «Президент Карно», «Цветок Китая», «Ирравадди», «Ураган», «Шарлемань» и «Веселый бродяга»; каждая из них, красуясь под стеклянным колпаком, молчаливо свидетельствует о моем маклерском успехе на парижском рынке, ибо все они сменили владельцев при моем посредничестве. Да ты, впрочем, их видел. Проглотив последний кусок, я закурил трубку, уютно устроился в большом кресле и взял свою любимую «Газету торгового флота», с которой особенно удобно пускаться в плавание в страну Морфея — она сама вываливается из рук, когда вдалеке показываются берега этой страны. После обеда мне тяжело читать статьи, объявления же я просматриваю не напрягаясь. Это поучительное, но очень сухое чтение, да, собственно, их и не читаешь, на них достаточно взглянуть. Насколько мне помнится, вначале я посмотрел официальное сообщение Министерства морского флота о продаже в Гавре с аукциона отслуживших свое буксиров «Кастор» и «Поллукс». Их продавали на слом. Затем прочел первую страницу расписания пароходов компании «Судаф», отплывающих из Антверпена и Дюнкерка в Южную Африку. Потом объявления Лондонской и Северо-Восточной железнодорожных компаний — они в который раз перечисляли преимущества своей железнодорожной сети; еще прочел объявление Сен-Назерской судоверфи — видно, мало стало у них заказов (обычно эта фирма не помещает объявлений). И, уже почти засыпая, наткнулся на объявление следующего содержания:

«Хотите без денег и риска стать владельцем большого танкера? Тогда напишите в секретариат редакции на имя К. Б.; требуются рекомендации; гарантируется абсолютная секретность. Переговоры будут вестись только со специалистом, не имеющим компаньона, иностранцем».

За долгие годы на посту маклера я не раз сталкивался с очень странными предложениями, но это превосходило все. Я протер глаза, чтобы прогнать сон, и прочел еще раз. Сначала я подумал, что это шутка, но однажды мне самому пришлось помещать объявление в «Газете торгового флота», и за несколько строчек я выложил по меньше трехсот франков — эти ребята здорово дерут. А кто ради шутки вышвырнет на ветер три сотни франков? Да еще в таких кругах, где вряд ли поймут даже самую дорогую шутку. Значит, шутка исключается; очевидно, это какое-нибудь мошенничество, вроде того объявления испанского заключенного, обещавшего разделить свои припрятанные сокровища с человеком, который вышлет ему авансом небольшую сумму. Почему, черт побери, они ищут человека, не имеющего компаньона, да еще иностранца? Почему не слепого или негра? Какая разница — иметь дело с одним предпринимателем или с компанией из двадцати тысяч пайщиков? И почему уроженцу Камчатки отдается предпочтение перед соотечественником? Ведь обычно считается важным только одно — получить деньги, а остальное не имеет значения. Потом мне пришло в голову, что я как раз удовлетворяю предъявленным требованиям, что это объявление будто специально ко мне обращено. Ибо я имею самостоятельное дело, специалист по судам и, кроме того, бельгиец, так что в Париже я иностранец.

Особенно странным было начало, в котором содержалось вопиющее противоречие: с одной стороны, «стать владельцем», с другой — «без денег и риска». Невольно мне вспомнился теленок с шестью ногами, которого я видел в детстве на ярмарке. Однако меня покорила чрезвычайная ясность и выразительность, к которой, очевидно, стремился (и не напрасно) составитель, — в объявлении не было никаких «при известных обстоятельствах» и тому подобных уловок. Как будто в конце он еще раз повторил: «Итак, именно владелец, без всяких денег и без всякого риска, вы понимаете меня?» Одним словом, предложение меня заинтриговало, и мне чертовски захотелось узнать, чего, собственно, надо этому сумасшедшему. Я решил написать К. Б. для очистки совести, ибо деловой человек не должен упускать никаких возможностей, даже таких, которые смахивают на цирковой номер.

Такому предложению мог соответствовать только развязный ответ, по форме совсем непохожий на деловое письмо, выходящий, как и само объявление, за рамки принятых классических норм. И я написал:

«Уважаемый господин К. Б.! Если другие соискатели Вам не подошли, можете обратиться ко мне, потому что я полностью удовлетворяю всем Вашим требованиям. Вас ждет куча рекомендаций и виски с содовой. Преданный вам одинокий специалист иностранец Джек Пеетерс».

Я сам опустил письмо в ящик, вовсе не надеясь, что оно принесет деньги; скорее, я сделал это как человек, посылающий в редакцию журнала ответ на помещенную там головоломку.

Ответ не приходил, и за ежедневной работой я стал постепенно забывать об этом загадочном объявлении, как вдруг дней через десять мне позвонил К. Б.; он выразил желание со мной встретиться и через четверть часа явился в контору. Я предупредил своих служащих, и его провели прямо ко мне в кабинет; я ждал его за своим огромным письменным столом, изо всех сил напуская на себя безразличный вид, ибо считал, что мое письмо и вся эта странная история уже и так бросают тень на мою репутацию. Пусть хоть мой посетитель не думает, что я действительно от него чего-то жду.

Он оказался невысоким коренастым человеком лет около шестидесяти, гладко выбритым, в дорогом черном костюме, лысым, с большой головой и квадратным подбородком. Он смотрел мне прямо в глаза и нисколько не был похож на человека, пришедшего шутки шутить.

— Боорман, — представился он. — По поводу вашего письма в «Газету торгового флота». Итак, вы бельгиец?

Я ответил утвердительно.

— Я тоже. — Он сел. Надо сказать, держался он гораздо увереннее, чем я, хотя я был в своей привычной обстановке. Боорман чувствовал себя как дома, будто каждый день приходил ко мне перекинуться в картишки.

— Вы, конечно, принесли мне танкер, господин Боорман, — заметил я лаконично, хотя сгорал от любопытства.

Я почувствовал, что не смогу остаться самим собой в присутствии этого человека. Я сразу попал под его влияние, и это очень оскорбляло меня. Еще обиднее было, что ему, казалось, вовсе не импонировала не только элегантная обстановка кабинета, но и моя личность. Ибо он позволял себе обращаться со мной совершенно непринужденно и даже с раздражающей предупредительностью, как ведут себя со слепым, помогая ему перейти площадь.

— У вас есть шанс получить танкер, — ответил Боорман, разглядывая модели судов, словно производил инвентаризацию. — Все целиком зависит от вас, господин Пеетерс. Если вы возьмете судно, оно станет вашей собственностью. — Он говорил безразличным тоном, точно речь шла о ящике лимонов.

Мне оставалось только улыбнуться.

— Наберитесь терпения, — успокоил он, — не нервничайте и попытайтесь не только понять, но и поверить, прежде всего поверить. Если бы грек Папагос с улицы Руаяль сумел поверить, то еще на прошлой неделе я договорился бы с ним, и тогда Пеетерс так ничего бы и не узнал об этом деле. Ведь для меня совершенно безразлично — Папагос или Пеетерс. Обе фамилии даже начинаются на одну букву. Но он не смог поверить, это не укладывалось у него в голове. Он типичный торгаш, какими изобилует наша матушка-земля. Для таких в торговле один закон: заплатил — получил. Я же просил его потерпеть и доставить мне удовольствие, разрешив наполнить его кошелек, ибо без его разрешения это невозможно. Я рассказал ему все чистосердечно и прямодушно, как на исповеди, я говорил как человек, твердо верящий в правоту своего дела, однако его идиотское молчание убедительно показывало, что суть до него так и не дошла. «Это все, сударь?» — спросил он, холодно взглянув на меня. «Все, — ответил я. — Берете или нет?»

Он гордо выпрямился и, не удостоив меня больше ни единым словом, указал на дверь. С такими, как он — Папагос III, внук Папагоса I, — нечего и связываться. Жаль беднягу! Наверное, он все еще сидит и ждет настоящего предложения, где потребуются деньги и риск, ибо ни с чем другим он принципиально не хочет иметь дела, потому что не способен верить. И он напрасно будет ждать, господин Пеетерс, напрасно будет хмурить свои густые греческие брови, похожие на усы, по крайней мере если вы поверите и согласитесь. Фома Неверующий непременно хотел своими глазами увидеть и своими руками ощупать раны Спасителя; и я не сомневаюсь, что он и после того не поверил, ибо способность верить — это дар. Это свойство человека, понимаете? Можно верить в свою девушку, в лучшее будущее, в бога, в мой танкер. Можно не верить ни во что. Папагос слишком хитер, чтобы верить. От всего сердца надеюсь, что вы окажетесь проще, иначе и вы до Страшного суда будете поджидать настоящего дела, а я буду вынужден опять искать другого. Ведь Папагос был не первым, а седьмым. Я пришел к выводу, что человеку легче в поте лица зарабатывать свой хлеб, чем принять богатство в подарок, — первое ему по крайней мере понятно. Один из таких, некто Стивенсон с улицы Буасси д’Англез, отличный иностранный специалист, работающий без компаньонов, вроде вас, когда я объяснил ему суть дела, позвал слугу, усадил его рядом с собой и только после этого разрешил продолжать. Он явно боялся, что все мое красноречие — лишь маскарад, а на самом деле я пришел его убить. Да, убедить кого-нибудь — тяжкий труд, господин Пеетерс, и я просто поражаюсь, какими мастерами своего дела должны были быть отцы нашей церкви, чтобы заставить бесчисленные массы людей проглотить их стряпню. Видно, ловкие были ребята. Ведь все предпочитают известное, обычное, проверенное, пусть это даже будет обычная нищета, известная сухая корка. Все боятся нового, непривычного. Никто не хочет сделать первый шаг. Вызвало ли бы у вас, например, энтузиазм предложение первым попробовать неизвестное мясное блюдо? Сомневаюсь! Преисподняя и переселение душ, вознесение на небеса и явление духов, Ноев ковчег и миссия Жанны д’Арк ни у кого не вызывают возражений, а вот по поводу моего дарового танкера они пожимают плечами, презрительно фыркают и наконец пускаются наутек, как от дикого зверя. Ведь вот наши русские братья уже двадцать лет безуспешно странствуют по всему миру и стучатся во все двери, желая представить свою юную дочь, разукрашенную всеми цветами радуги. И все двери тут же захлопываются перед ними. А между тем у девушки отличные рекомендации, ибо с ранней молодости она неустанно трудится на благо огромной семьи, которая прежде жила в нищете. Но все равно, вместо того чтобы дать девушке возможность проявить себя, везде хранят верность своим старым, привычным предрассудкам. А слыхали вы о человеке, который на пари стал продавать на мосту в Лондоне настоящие золотые фунты за пенни штука; несмотря на то что он шумно рекламировал свой товар, к концу дня ему удалось продать только один фунт, да и то некой глухой даме. А все потому, что люди не способны верить. Когда человеку угрожает неожиданный подарок, он начинает упираться и пятиться как рак. По крайней мере так прореагировали семь дураков. И чтобы вы не стали восьмым, я должен честно и прямо заверить: мое предложение — не подарок и не благотворительность. Я и вправду был бы сумасшедшим, если бы дал дорогостоящее объявление только ради удовольствия сделать некоего Джека Пеетерса судовладельцем и таким образом заслужить царствие небесное. В этом случае я предпочел бы отдать деньги черным в Конго. Нет, будьте спокойны, я так же заинтересован в этом деле, как крестьянин, когда откармливает свиней на убой. Вы нужны мне, чтобы я сам мог заработать. Знаете, как иногда заговорщики помогают королю захватить престол, чтобы потом кормиться за его счет. Ну, а теперь поняли вы меня или нет, господин Пеетерс, прошу вас, верьте мне.

— Приложу все усилия, — с улыбкой пообещал я, стараясь придать своему лицу выражение, не соответствующее моим истинным чувствам. На самом деле я, как последний идиот, готов был сопротивляться своему счастью, я боялся его как черт ладана. Хотя я смутно сознавал, что впервые за всю жизнь меня посетила великая удача, я попытался разыгрывать роль самоуверенного молодца, скрывать свою заинтересованность и импонировать Боорману высокомерно-независимым видом. Да, Франс, такими жалкими актерскими трюками я старался укрепить свою позицию, чтобы противостоять заманчивому предложению, ибо не мог же я, в самом деле, гордо отвергнуть его с позиций мелкого маклера. Кроме того, меня оскорбляло, что он ставит меня на одну доску с Папагосом, а больше всего злила мысль, что, возможно, этот странный субъект действительно сулит мне блестящий успех, да еще в моей собственной области. Ведь правда, если кто-то другой найдет тебе отличную невесту, ты на него же и рассердишься? А доктора всегда злятся на пациентов, которые подсказывают им, как надо их лечить. Только теперь, оглядываясь на прошлое, я понимаю, как глупо вел себя тогда. Его предупредительность и невозмутимость до такой степени задевали мое самолюбие, что мне важнее было одержать над ним верх, чем получить его мифический корабль. Впрочем, люди моей профессии не верят в «Летучего голландца». Убить сарказмом своего заносчивого соотечественника и таким образом рассчитаться с ним за все — вот единственное, о чем я тогда думал. Заставить его извиниться — «простите, я никак не предполагал, я совсем не это имел в виду…» А потом — указать на дверь, как Папагос.