Избранное

Всю эту ночь Патоглан не сомкнул глаз. Каждый раз, просыпаясь, Элиф примечала, что он беспокойно вертится в постели. Просто волчок какой-то. На все ее расспросы он ничего не отвечал. Лишь однажды обронил: «Не спится что-то» — и тут же отвернулся.

Долго и мучительно вынашивал он свой тайный замысел. Наконец пришел к решению. Но не знал ни как его выполнить, ни хотя бы с чего начать. А главное — как справиться с тестем и шурином. Все это надо было тщательно взвесить.

Когда запели петухи, он сразу же отправился в хлев. Задал быкам корму. Погладил их могучие шеи, потрепал уши. Вернулся и снова лег. Но уснуть так и не мог, все крутился и крутился.

— Пат Али! Уже солнце взошло! — крикнула жена.

Он прикинулся, будто не слышал.

— Высоко уже. В два человеческих роста.

Патоглан молчал.

— День ясный, хороший. Уже припекать начало.

Волнение в его душе все нарастало. И все сильнее и больнее кусался и царапался бешеный пес. Наконец Патоглан медленно скинул одеяло. Как был, в трусах и майке, встал посреди комнаты. Размял руки и ноги, потянулся, сонно позевывая. Надел шаровары, рубашку, повязал шерстяной кушак. На спину набросил старую безрукавку.

Рядом с миской супа Элиф положила разогретую лепешку.

— Умойся да замори червячка, — сказала она мужу.

Их дом стоял на самой вершине холма, среди терновника и можжевельника. Кроме брата Мустафы с семьей, других соседей у них нет.

С окружающих гор и холмов почти всегда доносится стук топоров и звон колокольчиков. По ночам чобаны жгут костры, палят из ружей. Всем, кто живет в деревне, приходится добывать хлеб в неустанной борьбе с ростовщиками, лесниками, медведями и волками. Внизу, в долине, зимой и летом звенит река. Небо обычно солнечное, но бывает и затянуто туманом. В конце сентября, когда начинается сев озимых, туман застилает и горы.

На противоположном склоне — дом тестя и шурина, рядом — хлев и загоны. Там же, на том склоне, живет и дед его жены. Оба дома стоят отдельно от всех других, каждый с палисадником, яблоневым садом и виноградником.

Но у Патоглана нет ни сада, ни виноградника. Нет и загонов, потому что нет скота, который он мог бы в них держать. Есть лишь небольшой клочок земли, расчищенной среди густых кустарников: там он сеет чеснок и лук. Вместе с братом Мустафой они выдолбили в каменистой земле колодец. Но воды в нем мало, а летом он и вовсе пересыхает. Даже если вместо ячменя посеять кукурузу, урожая при таком маловодье все равно не будет.

Бедная, убогая деревушка! Разбросанные по склонам гор и по дну долины дома так и жмутся к земле: кажется, сейчас завалятся и больше уже их не поднять. Всего восемнадцать дворов, подчиняющихся одному старосте с одной печатью. Людно лишь в махалле Чайбуши, где высится мечеть, а вокруг пустынно, ветер гуляет.

Тесть Патоглана приходится ему и дядей. По пятницам и религиозным праздникам он, раскачиваясь, читает в мечети Коран. Поэтому его и называют Моллой Вели. Прошло уже пять лет с тех пор, как Патоглан умыкнул Элиф. Но тесть так и не простил ни ему, ни дочери. На суде эта, по его словам, «сучка, которая предала родных отца и мать», заявила, что хочет остаться с мужем. Вообще-то, видит Аллах и пророк, дочь она была тихая, смирная, с должным почтением относилась к родителям. Уж не опоил ли ее этот пес каким-нибудь зельем? «Видеть ее не хочу, — разгневался Молла Вели. — Пусть ко мне и не приходит. Пусть лучше стану гявуром, чем первый протяну ей руку. И пусть не надеется, что я буду ей помогать, ничего не дам: ни денег, ни скота!»

Слово свое он сдержал: так ничего и не дал. Нет у Патоглана ни скота, пусть даже мелкого, ни своего поля. Его семья не ест ни молока, ни йогурта, ни масла, ни латука, ни винограда. Молла Вели — упрям как козел. И очень мстителен. Сколько народу убеждало его: «Помирись с зятем и дочерью». Он и слышать ничего не хочет, стоит насмерть.

Обида в груди Патоглана с годами превратилась в жаркий, обжигающий гнев. Тем временем двое его ребятишек подросли. Надо их кормить, одевать-обувать. И жена снова забрюхатела: жди прибавления.

Несладко жилось и самой Элиф. «Излей я свое горе в нашу речку, вся замутится», — жалуется она. И тут же начинает причитать: «Ну что было бы, если б на суде я сказала: „Хочу остаться с отцом, а не с мужем“? После того как меня умыкнул племянник отца, кому я нужна, обесчещенная? Не оставаться же мне вековухой. Ты сам во всем и виноват, отец! Отдай ты меня за одного из троих бедняков, что ко мне сватались, ничего бы и не случилось».

За эти пять лет Патоглан всего раз спустился на равнину Сёке. Работал на хлопковых плантациях: мотыжил, поливал, собирал урожай. Когда вернулся, купил себе пару быков. Шесть месяцев сидел на хлебе с луком, исхудал весь, как сухая ветка стал. Но все же купил быков. А вот пахотной земли у него нет. Каждый год, выкорчевывая кусты, он расширяет участок перед своим домом. Но староста и члены правления настроены против него. Они собираются, выносят решение и отодвигают изгородь, которой он обнес свой участок, назад. Окажи он сопротивление, дело дошло бы до ножей.

Пробовал он арендовать землю, но каждый раз ему предлагают такие каменистые участки, что на них ничего не вырастишь.

Зато у его тестя, Моллы Вели, поля плодородные, орошаемые. Палку воткни — зазеленеет, в рост пойдет. Ну что бы дать хоть пару клочков: паши, сей. А вот не дает, да и все. Злобствует, потому и жлобствует. В том, что он, Патоглан, умыкнул девушку, нет ничего постыдного. Таков старинный обычай. Теперь они муж и жена, у них двое детишек. Может, по нынешним временам и детей рожать грех? Да ведь они сами рожаются, что тут поделаешь? Не скажешь же младенцу во чреве: «Убирайся, ты мне не нужен»?

Отец Патоглана, Сюллю-чавуш, — бедняк. У него два-три небольших поля, еле-еле сам со своей семьей кормится. Крепко надул хитрец Молла Вели своего простодушного брата, когда они делили скот и землю. К тому же еще Сюллю-чавушу пришлось умасливать полицию и суд, чтобы отстали от сына. Аллах один ведает, сколько денег он тогда выложил. Помог построить этот домишко. А когда Патоглан спустился на равнину, присматривал за его семьей. Чего же от него еще ждать?

В этот день Патоглан наконец принял твердое решение. Он вспашет поле под Асаром — пусть только Молла Вели вздумает ему помешать! Быки у него есть. Плуг есть, с новым лемехом. Нашел он и семена для посева. Почва влажная. Когда восходит солнце, над ней так и струится парок. Ведь все равно, если этот козел бородатый умрет, земля достанется ему, Патоглану. В законное владение. Получит он наследство тремя днями раньше или тремя днями позже — какая разница?

Патоглан надел носки и чарыки. Пересыпал семена из мешка в котомку.

Элиф ничего не знала о решении мужа: он не делился с ней своими мыслями.

Патоглан повесил котомку на плечо, спустился с веранды. «Погода нынче хорошая», — подумал он. Вывел быков из хлева. Надел на них ярмо. Впряг в плуг. И снова подумал: «Погода нынче хорошая!»

— Куда это ты собираешься, Али? — встревожилась жена. — Почему ничего не говоришь?

— Пахать иду, — бросил Патоглан.

— Бог в помощь. Чье поле-то?

— То, что под Асаром. Пять лет ждал, больше не могу, нынче распашу.

Элиф чуть не свалилась с веранды от изумления и страха.

— Опасное ты дело затеял, Али. Откажись, пока не поздно.

— Опасное, не опасное — какая разница? Что задумал, то и сделаю.

— Почему ж ты меня не предупредил? Аллахом заклинаю, откажись от этой затеи. Кровопролитие выйдет. Против отца моего, сам знаешь, не пойдешь.

— Говори не говори — все равно распашу это поле.

— Вот беда! — простонала Элиф.