Избранное
Шрифт:
— Уж очень длинное прошение получится.
— А вы покороче.
— Ладно.
Отправились мы к писцу Реджепу Озтюрку. Рассказали ему все как было.
— Ты уж напиши, — говорим, — для нас прошение.
— Здесь, в ильче, вы ничего не добьетесь. Пошлите телеграмму в Анкару, — посоветовал он.
Но мы стоим на своем.
— Каймакам требует, чтобы мы подали прошение. Напиши его. А телеграмму мы еще успеем послать.
Машинка у писца была старая-престарая, вот-вот развалится. Вставил он в нее лист бумаги и пошел оттюкивать наше прошение: тюк да тюк, тюк да тюк. Три
— Можете идти, — говорит.
— Ну так что, — спрашиваем, — можем мы выгонять наш скот на пастбище?
— Нет.
— Каково же ваше решение будет?
— Надо подумать.
— Да что тут раздумывать, бей?! Все это обман, жульничество. Не жалеешь скотину нашу голодную, пожалей хоть сельчан наших, они небось все глаза проглядели, нас ожидаючи.
— Пойми, староста, этим делом распоряжаюсь не я — ветеринар-бей. Мне надо с ним посоветоваться.
— Посоветуйся, бей.
— Сегодня уже поздно, Завтра я с ним переговорю.
— Время-то еще есть, ты уж поговори с ним сегодня.
— Вы мне не указывайте, что мне делать. Ступайте, сколько можно с вами разбираться. Уже пять часов — не видите, что ли?
Вышли мы на улицу. Хаджи Шакир на меня глядит, я на него. Не выгорело наше дело. Измучились, измотались, настроение такое паршивое, даже есть не хочется. Вся еда как лежала у нас в торбах — так и лежит.
— Ну что, пошлем телеграмму? — предлагает Хаджи Шакир.
— Куда?
— В Анкару, ясное дело.
Посоветовались мы с хозяином постоялого двора, а он:
— Я же говорил: дело ваше мудреное. Ложитесь спать. Утром, может, что и придумаете.
Вот так-то, ложись и спи!
Кое-как дождались мы девяти часов утра. Приходим в канцелярию, спрашиваем секретаря:
— Каймакам опять задержится? У него уроки?
— Да нет, по четвергам у него нет уроков. Он уже здесь.
Сдернули мы шапки, вошли, поздоровались.
— Что там у вас еще?
— Помоги нам, бей, — просим.
— Я же вам сказал: мне надо подумать, переговорить с ветеринаром-беем.
— Что будет с нашей скотиной?
— Ну что вы ко мне привязались со своей скотиной?! Я передам ваше прошение ветеринару-бею, он подготовит ответ. Это дело быстро не делается, может, и месяц пройдет. Отстаньте от меня. Как будто у меня других забот нет, кроме как с вами возиться.
— Хорошо, мой бей, хорошо, мой эфенди. Ты уж не сердись, сейчас мы уйдем, только не сердись.
Сошли мы по мраморным ступеням, остановились. А время уже полуденное. Проголодались, в животе урчит. Подумали малость — и в хан. Открыли торбы, хотели было подкрепиться. Смотрим, приехали члены правления. Открыли дверь и давай нас честить:
— Мы послали вас сюда по важному делу. А вы сидите, утробы свои набиваете. Забыли, видно, что скотина с голодухи помирает.
Мне аж кровь в голову бросилась. Швырнул я им
их печатки и кричу:— За весь мой труд вы мне два ведра пшеницы в год даете — и те я не беру. Задаром на вас работаю. А вы меня попрекать вздумали!
Не будешь же им рассказывать, что мы в первый раз за все это время перекусить собрались. Добрых два часа перекидывались печатками: я им отдаю, они возвращают.
Наконец, уже ближе к вечеру, мы поднялись и всем гуртом потопали к каймакаму. Постучались, вошли. Он сидит за своим письменным столом. Перед ним стопка папок и стопка бумаг. Он что-то читает и пишет, читает и пишет. Может, полчаса прошло, может, меньше, пока он соизволил на нас посмотреть.
— Уважаемый бей!..
— А, это вы. Так вот, никакой помощи я вам оказать не могу. Ветеринар-бей утверждает, что снятие карантина преждевременно.
— Да ведь вся наша скотина перемрет с голодухи.
— Могу только посоветовать привозить корма из ближних деревень. Если не принять мер предосторожности, эпидемия начнет распространяться. Тогда бороться с ней будет еще более затруднительно.
— Да нет у нас никакой эпидемии. Жульничество это все, обман. Мы же тебе рассказали, в чем дело. И прошение написали: полтора десятка лир козе под хвост.
— Да поймите, наконец: не могу я нарушать законы. Завтра же меня притянут к ответственности.
Такие-то вот дела! Целый день зря ухлопали. А скотина стонет, есть просит.
— Остается одно, — говорит Хаджи Шакир, — отбить телеграмму в Анкару.
Другого выхода и впрямь не было. Обратились мы опять к писцу Реджебу Озтюрку.
— Напиши нам телеграмму-молнию, Реджеб-эфенди.
— Куда?
— В Анкару.
— Кому?
— Президенту. Премьер-министру. Главнокомандующему. Пусть снимут карантин с Оклуджа. Нет у нас ни ящура, ни других заразных болезней. Зазря помирает наша скотина.
Отстучал он три телеграммы-молнии. Тридцать лир содрал с нас за эти телеграммы. Да еще сто пятьдесят лир мы на почте выложили за отправку. Если так и дальше пойдет, домой без штанов воротимся.
— Ответ придет через несколько дней. На имя каймакама, — объяснил нам Реджеб.
Ах, господь наш, прекрасноликий Аллах! Неужто нет у тебя ни справедливости, ни милосердия?! Еще несколько дней — околеет наша скотина.
А солнцу и дела нет до наших забот и горестей. Бухается за край земли — вот тебе уже и вечер, еще один день миновал. А мы ничего так и не добились. И что делать — понятия не имеем.
Назавтра все члены правления вместе с Хаджи Шакиром вернулись домой. Я остался один. Снова побывал у каймакама, спросил, нет ли ответа из Анкары. Нет!
— Помоги, спаси, мой бей!
— Все в руках ветеринара-бея. С ним и разговаривай.
Хочешь не хочешь, иди к ветеринару-бею. Шишки на лице у него уже опали, но синяки остались. Сначала он меня и впустить к себе не хотел. Тут уж не до чести и гордости — стал я его умолять, чуть не в ногах валялся.
— Сжалься над нами во имя Аллаха и Мухаммеда! Сжалься ради жен и детей наших! Скотина подыхает с голодухи. Ты же сам знаешь, что нет у нас никакой эпидемии. Неужто ты не человек? Неужто не турок? За что ты так на нас взъелся?