Избранное
Шрифт:
Но пареньки шли мимо баштана. Они перестали свистеть и тихо перешучивались, иногда смеялись.
«Уж не собираются ли они полезть сверху?» — предположил Ибрагимкул.
Мальцы снова засвистели. Похоже было, что они поднимаются на Пертеджик, к выпасам.
Бывший староста, успокоенный, положил ружье. «Должно, подпаски. А уж я было, грешная душа, заподозрил, будто они воровать пришли. Совсем еще маленькие, ягнятки… Ну да чем я виноват? Откуда мне было знать, что они мимо пройдут?..» Он опять прилег. «Ладно, — подумал он, одолеваемый
Мальцы остановились выше по склону, среди можжевельника. Посмотрели на золотистую — и впрямь похожую на гумно — луну. Один из них толкнул другого.
— Уснул.
— Тогда пошли.
Оба посмотрели вниз, на баштан.
— Спустимся через кусты?
— Через кусты так через кусты.
Пареньки принялись спускаться, стараясь как можно тише ступать обутыми в мягкие чарыки ногами. На тропе полно было камней, но они крались так осторожно, что ни один даже не шелохнулся.
— Я сорву две штуки.
— А я три.
— Ножи мы с собой прихватили. Сядем под скалой, поедим.
— До чего же я люблю дыньки.
— И я тоже… Сладкие… Холодненькие…
— Даже глотать жаль. Так бы и держал во рту, пока не растает.
— Мой дедушка говорит: выращивать арбузы и дыни — дело непростое. Сноровка нужна особая. Не каждый сумеет.
— А вот мой отец собирается засеять два дёнюма в будущем году. На паровом поле.
— Мой отец тоже собирается, только каждый раз забывает.
— А вот в деревне Текирлер, я слышал, у всех есть баштаны. Там и купил семена Ибрагимкул.
— А я видел, как он засевает свой баштан.
— Вот бы мой отец засеял один или два дёнюма. А лучше десять. Посреди поля поставил бы вышку. А я бы сидел на ней, сторожил. Ну и каждый день съедал бы по дыньке.
— И я бы тоже.
— Уж очень я люблю дыньки.
— И я люблю. Сладкие, будто мед.
Дальние звезды блекли в ярком лунном сиянии. Жужжали какие-то букашки. Вдалеке заливались собаки, выли шакалы. Перекликались чобаны. И на все эти звуки откликалось голосистое горное эхо.
Двое маленьких приятелей, шепчась, спустились к Ибрагимкулову баштану. Золотисто поблескивали небольшие, с головку младенца, дыньки.
Остановились, прислушались.
На сторожевой вышке все тихо.
Опустились на корточки, поползли.
Миновали арбузные плети.
Дальше пошли дынные плети. Их можно было узнать по широким листьям и запаху.
Сорвали по паре дынь.
Вскочили на ноги и припустили во всю мочь. Не оглядываясь.
Остановились уже за баштаном.
Все так же плескалось яркое лунное сияние.
Ибрагимкул не подавал никаких признаков жизни.
Уселись, достали ножи, разрезали по дыньке.
— На попробуй кусок вот этой.
— Что вкуснее всего на свете, знаешь?
— А ты?
— Знаю.
— Что же?
Окружающий мир, овеваемый ночной прохладой, расстилался так широко и вольно.
— Дыня.
Горы
как будто подались ближе, земля была шелковисто-мягкая.А вверху зияла, вся в брызгах звезд, пронизанная лунным светом, пустота.
Приятели доели дыни. Зарыли корки. Животики у них вздулись, как барабаны, но они так и не насытились, хотелось еще. Оба посматривали на баштан.
— Знаешь, что я тебе скажу?
— Не знаю. Скажи.
— Давай-ка сорвем еще по дыньке. Припрячем их в кустах. Съедим потом. Идет?
— Идет!
Они встали и тихо направились к баштану.
Припали к земле и с нова поползли.
Находить отливающие золотом дыньки было совсем легко.
Мальцы принялись рвать их. Все подряд.
И уже не могли остановиться.
Перебегали от плети к плети — и все рвали и рвали. «Припрячем их в кустах, — решили они, — только ходи да ешь. Хоть пять, хоть десять дней».
И вдруг раздался оглушительный лязг. За ним слабый стон, еще один — и тут же смолк, поглощенный мертвой тишиной.
Пробудившийся Ибрагимкул схватился за ружье. Он сразу смекнул, что случилось. «Попался, чертов медведь!» — злорадно подумал он, взводя курок.
Второй малец, вжавшись в землю, молчал. Грудка его судорожно вздымалась и опадала. В полном остолбенении он не знал, что ему делать. А приятель не подавал голоса.
— Доган! Доган! — тихо звал малец.
Ответа не было, да и не могло быть.
Увидев, что Ибрагимкул спустился с вышки, мальчик вскочил и кинулся бежать в сторону деревни. Улепетывал что было сил.
— Не удирай! Не удира-а-ай, мать твою перетак! — завопил вдогонку Ибрагимкул. — Капкан, видать, сработал впустую. Не удирай, шайтаново отродье.
Он прицелился в убегающую маленькую тень.
Нажал спусковой крючок.
Из дула вырвался язык пламени.
По-комариному взвизгнула пуля.
— На этот раз тебе повезло, — крикнул бывший староста. — Но если еще раз сунешься — пристрелю!
Он пошел к капкану, чтобы снова завести его.
Луна сияла над вершиной Пертеджика во всем своем великолепии.
Изрыгая потоки брани, Ибрагимкул подошел к капкану.
Увидел в нем что-то похожее на узел.
Вздрогнул, но тут же успокоился.
«Вай! Какой-то звереныш попался! Бедняжка!»
Звереныш, если это был звереныш, даже не пошевелился, когда он ткнул его мыском ботинка.
— Сдох! — произнес вслух Ибрагимкул. — Недолго мучился — сдох!
Он развел дулом ружья захваты.
Вынул оттуда звереныша.
Голова у него свешивалась — видно, сломана шея.
По всему телу — от левого плеча до правого бедра — тянулся кровавый след.
Ибрагимкул осторожно закрыл капкан.
Положил мертвого звереныша, если это был звереныш, на баштан.
Все его руки были в крови.
Он вытер их сухой землицей.
Оставалось ждать рассвета.
Лишь тогда можно будет разглядеть, кто угодил в капкан.