Избранное

25 августа в шестнадцать часов меня вызвали к Гартнову. Я прискакал к едва приметному домику, притаившемуся под древним корявым дубом, спешился и вошел в низкую комнатенку.

Командующий встретил улыбкой.

–  Небось думаешь, на шапочный разбор?

–  Никак нет.

–  Ну и хорошо. Каждому свое дело и на своем месте. Садись, подполковник, кури, а я свяжусь, - Потянулся к полевому телефону.

Сел, а сердце мое - бах, бах…

Как сквозь ватные тампоны, доносится генеральский голос:

–  Дай мне Семнадцатого… Ты? Еще раз здоров. Как там у тебя?… Да, я о ней знаю - авиаразведка подтверждает. Держись и смотри в оба. Фланг?… Ты Тимакова знаешь? Ну и слава богу. Так вот, он будет у тебя. Все.

– Командарм положил трубку, расстегнул ворот кителя - мелькнула белоснежная сорочка.
– Подойди к карте, - позвал меня.

Оперативная карта испещрена красными и синими стрелками. Котел, в котором оказались полуразбитые немецкие дивизии, обведен жирной волнистой чертой. Он напоминал по форме яблоко с выпиравшим боком. Оттуда, из него, летели синие стрелы, но тут же загибались за фронтовую черту - обратно к себе.

–  Контратакуют, - сказал командарм, кончиком карандаша обвел юго-восточную часть котла.
– Здесь немцев держат полки генерала Епифанова, изрядно потрепанные. У него жидковат левый фланг. Но это еще не вся беда. Немцы группируются. Собрали кулак - до полка пехоты, остатки штабов трех дивизий с генералами во главе, танки и самоходная артиллерия. Отчаянные! На все пойдут…

–  Ясно, товарищ командарм.

–  Торопыга, слушай. Куда ударят - неизвестно, проясняется только общее направление - Прут. Там единственная переправа. Противник вокруг нее держит свежие части, танки. Значит, и прорываться будут туда, на переправу. Но… маршрут?… Могут пойти вдоль однопутки, но это на юг, а им нужен запад. На запад дорога короче, но там лес, болотце. Думай.
– Командующий отошел, подпер спиной бревенчатую стену, по-стариковски потерся о нее; стоя у открытого окна, закурил.

Я не отрывал глаз от карты, стараясь как можно подробнее запомнить обстановку; засек: на западе наши войска лишь севернее болотца, а там резко пересеченная местность, Куда пойдут немцы? Пока не ясно.

Командующий подошел ко мне:

–  Ну?

–  Позвольте решение принять на месте?

–  А я его и не требую тотчас. Приказываю, - палец в левый фланг епифановской дивизии, - занять боевую позицию от отметки девяносто пять и шесть десятых до болотца. Сосредоточиться сегодня же к двадцати двум. Задача: удержать позицию, не выпустить из кольца ни одного вражеского солдата, разведать группировку и уничтожить ее. Придаю… Впрочем, узнаешь об этом в штабе генерала Епифанова. Тебя там ждут.

Трофейный «кнехт» шел вдоль заброшенной однопутки. Машина без амортизаторов, бросает - матушку вспомнишь.

Перескочили полотно дороги, и тут же нас задержал часовой. Прибежал дежурный офицер, спросил:

–  Подполковник Тимаков?

–  Да, к генералу.

Шел за дежурным офицером, приглядывался. В стороне, возле разбитой железнодорожной будки, догорал бензовоз. От глубоких воронок несло тошнотворным перегаром.

–  Бомбили?

–  Недавно, тройка налетела, - ответил дежурный.

Вошли в землянку. Генерал Епифанов поднялся во весь свой большой рост, протянул ладонь, в которой уместились бы оба моих кулака.

–  Ну вот, Тимаков, гора с горой… а человек с человеком - всегда… Располагайтесь.
– Пожав мне руку, он дважды хлопнул ладонями.
– Входите!
– пригласил своих офицеров и, позвав всех к столу, на котором лежала развернутая карта, начал вводить нас в обстановку.

Почему- то всегда ждешь, что тебе скажут обо всем и все. А на деле оказывается: получишь тютельку информации, а дальше уж сам соображай. Узнал не более того, что знал: дивизия стоит на месте, противник помалкивает, но что-то надумал. И все. Позже, когда фронт стал мне понятен, как был понятен партизанский лес, я обнаружил некоторую закономерность: передний край трудно узнать через чье-то посредство, его можно познать лишь самому.

–  В двадцать два ноль-ноль я снимаю с отметки девяносто пять и шесть десятых свой полк. К приему готов, подполковник?

– спросил меня Епифанов.

–  Два батальона рядом, у подножья отметки девяносто пять и шесть десятых, товарищ генерал.

–  Вот и добро. Ну, еще что?

–  Точнее о противнике.

–  Загвоздка! Фашисты прикрыли тропы густым пулеметным огнем, носа не кажут. Группируются вот тут, у спаленного кордона. Контратакуют наверняка. Мы взяли одного гуся. Русский в немецкой форме. Говорит, что ночью двинутся. Куда - не знает.

–  Что придается нам, товарищ генерал?

–  Истребительно-противотанковый полк, гаубичный дивизион. Все.

–  А танки?

Генерал лишь руками развел:

–  А если главный удар будет не на левом, а на правом фланге?

–  По тактическим соображениям, удар немцев обрушится на наш полк!

–  Посмотрим, посмотрим… А с танками решим так: будем держать их на нашем стыке. Вот все, что я обещаю.

Я понял - генерал не изменит решения. Под прикрытием сумерек наши роты двинулись на позиции.

Связной, присланный Ашотом, повел меня на полковой наблюдательный пункт. Он уже оборудован, между подразделениями установлена тройная связь: живая, телефонная, радио. Номера батальонов закодированы. Ну и Ашот, когда только успел? Он спокоен, нетороплив, и все здесь ему привычно - он в своей стихии. Связывается с комбатами, не повышая голоса, осаживает излишне горячащегося офицера.

–  Дорогой, зачем так надрываешься, как мальчик бегаешь из окопа в окоп? У тебя есть адъютант, пошли его к самому переднему караулу, пусть послушает ночь. Много услышит - тебе скажет. Понял? Ай да молодец!
– Он подошел ко мне с картой: - Наши караулы здесь и здесь. А этот, - кончик отточенного карандаша ложится на перекресток троп, - этот совсем под носом у кордона и слышит, как передвигаются машины, моторы на тихих оборотах…

–  Меня интересуют артиллерийские позиции. Что успели?

–  Противотанковые пушки смотрят на танкоопасные дороги, гаубичный дивизион - за насыпью, а его наблюдатели у Астахова.
– Ашот убирает карту. Его черные, слегка выпуклые глаза говорят: ты, командир, думай о главном, а все остальное я беру на себя.

Главное. В чем оно? Что я знаю о противнике? То, что он накапливается на кордоне, готовит прорыв. Предполагают, что он ударит по отметке 95,6. Но решающий ли это удар? У немцев опытные генералы, они могут догадаться, где мы их ждем, могут продемонстрировать атаку, а основными силами пойдут на запад, через болотце. А почему бы и нет, когда стоит вопрос: жить или не жить? Теперь их окружают, и им нужны ущелья, пещеры, болота и самые глухие чащобы. Или немец и сейчас остается немцем? Ему прикажут прочесать лес метр за метром, но он глубокие ущелья непременно обойдет стороной, в пещеры не заглянет, будет жаться к дорогам, пусть едва намеченным, но все одно - к ним. Вот этой кровной привязанностью к «удобствам» ведения войны мы и пользовались в крымском лесу и выходили из положений, из каких выйти едва ли возможно.

На наблюдательном пункте собираются командиры подразделений и приданных средств.

Итак: куда ударят немцы?

Представь себя на месте того, кто командует силами противника, готовящегося к прорыву. У тебя пехота, пушки, танки, самоходные артиллерийские установки, обоз и раненые. Высшее командование, с которым ты связан по радио, дает приказ: прорваться на Прут, на переправу, обеспечиваемую крупными ударными частями. Есть два выхода: или со всеми наличными силами двинуться на высоту 95,6, протаранить оборону и выйти на оперативный простор, или, уничтожив собственную технику, материальные склады, налегке двинуться через болотце - по наикратчайшей дороге - к переправе.