"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10

Хватит об этом, Нерон, хватит. Так подкрадывается безумие. Надо взять себя в руки.

Дни были терпимыми, а вот ночи… Призрак матери приходил ко мне во сне, преследовал меня с жуткими воплями и пронзительным визгом. Этому надо положить конец, Нерон. Если уж она покушается на мои сны, как когда-то покусилась на тело, надо отказаться от сна и работать. Я садился за стол и работал, пока все спали, а тишину нарушали лишь стрекотание цикад и уханье совы. Свет разгонял сны и дарил мне благословенный покой.

И в своем полном уединении я нашел спасение, начал собираться с мыслями и делать первые наброски эпической поэмы о Троянской войне, которую задумал написать уже очень давно. Искусство. Искусство было порталом, пройдя через который я оставлял позади всю мерзость и уродство. Описание древних ужасов служило противоядием от ужасов настоящего.

Долгое ожидание (или я там прятался?) в Неаполе спасло меня от летней римской жары, и теперь в сентябре погода была приятной, небо – ясным, а ветер – прохладным и освежающим. Я должен снова показываться на публике, должен начинать править по-настоящему. И пришло время первого бритья бороды (увы, она не была рыжей, как у Агенобарба), а это крайне важный ритуал в жизни любого римлянина [441] . До меня ни один император не праздновал это событие вместе со своим народом.

441

Бритье имело ритуальный характер, после первого бритья волосы с бороды сохраняли и преподносили богам.

– И что ты задумал? – поинтересовался Сенека, опустив почтительное «цезарь».

Бурр, сидевший рядом с Сенекой на скамье в моем кабинете, хмуро на меня глянул. Если они думали, что мои планы будут невнятны и расплывчаты, их ждало разочарование. Долгими темными ночами у меня было время все обдумать.

– Великое и доступное для всех празднество. В Цирке и во всех театрах. Выступать будут все – и сенаторы, и всадники [442] , а также их жены. Я тоже выступлю. Будут дрессированные слоны, изысканные прохладительные напитки в Цезаревых садах…

442

Всадники – одно из привилегированных сословий Рима.

Бурр выпрямился (не знаю, как у него это получилось, потому что он и до этого сидел с прямой спиной):

– Ты будешь выступать?

– Да, я много тренировался и думаю, что готов.

И матери, которая стыдилась моего увлечения искусством, больше нет. Теперь я свободен.

– Со всем уважением, но подобное не приличествует императору, – сказал Сенека. – Это плохо скажется на отношении народа к твоему статусу. Император спонсирует, император наблюдает, но император не принимает участия.

– Я намерен не только провести зрелища, но и появиться на сцене.

– Никогда! – воскликнул Бурр. – Это недопустимо.

– И буду не один, выступать и соревноваться будут все. Пусть римляне покажут себя с этой стороны. Я дарую им эту возможность.

– Я думаю, – снисходительно улыбнулся Сенека, – они бы предпочли щедрые дары, которыми ты осыпал их в прошлом: деньги, драгоценные камни, лошадей.

– Одно не исключает другого.

Мои советники устало переглянулись. Сенека собрался что-то сказать, но я его опередил:

– Вы что, не понимаете? – Я вскочил с места. – Я спасен и не могу экономить на благодарности за божественное спасение!

Но они-то знали природу моего спасения. Они видели, как я провожал с миссией Аникета, видели, как намеренно уронил свой кинжал к ногам посланника матери, и участвовали в составлении письма сенату.

– Может, будет лучше не напоминать об этом народу и оставить все как есть? – предложил Бурр.

– Нет, это означало бы стыд и вину. – (От которых я хотел избавиться.) – Отвага и решимость – лучший путь.

Я снова сел в кресло и уставился на своих советников.

– Хорошо, – сказал Сенека, – но, возможно, если тебя не волнуют расходы, было бы разумно устроить два раздельных празднества. Первое можно назвать Большими играми и посвятить их бессмертию и бесконечности империи. Ты мог бы их возглавить и наблюдать за выступлениями граждан Рима, любоваться дрессированными слонами… А после устроить празднования в честь первого бритья бороды. Эти игры мы бы назвали ювеналиями, Играми молодости, и стали бы их проводить в частных домах и садах; посетить их можно было бы только по специальному приглашению. В конце концов, увидеть императора на сцене – большая привилегия и весьма ожидаемое событие. Так ты удовлетворишь пожелания как простого народа, так и элиты, которая ценит частные празднества и жаждет принять в них участие.

Сенека откинулся на спинку скамьи, он был уже далеко не молод и явно выдохся после своей презентации, но, надо признать, ум его по-прежнему был острым, если он так быстро все это придумал.

– У твоего плана есть свои достоинства, но я буду выступать. – Тут в моем сознании пробудилось какое-то смутное воспоминание, и я добавил: – Запомните, друзья мои, скрытая музыка недостойна уважения.

Не понятые в детстве слова жрицы вдруг обрели смысл. Я не должен прятать свое искусство и свою музыку. Это был мандат.

* * *

Не тратя ни дня, я отыскал преподавателя по вокалу. Звали его Аппий, он обучал меня петь под аккомпанемент как лиры, так и кифары. Я делал успехи – пусть медленно, но верно. Дальше надо было свести воедино голос и технику. Также я по-прежнему обучался игре на музыкальном инструменте, мои занятия с Терпнием проходили в любом другом месте.

Худой Аппий, ревнитель своего дела, был из тех, кто не забывает бумаги и никогда не опаздывает. Он был перфекционистом и того же ожидал от меня; другими словами, он был идеальным учителем. Тот, кто так или иначе имеет дело с императором (главнокомандующим всеми легионами на земле и в море; верховным губернатором всех провинций, Августом и так далее и тому подобное), не может остаться прежним под грузом его положения, но если наши занятия как-то и влияли на Аппия, он весьма успешно это скрывал. Он без колебаний делал мне замечания и не боялся честно оценивать мои выступления. И вот однажды я сказал ему, что сделал решающий шаг и в скором времени выступлю на публике.

Он не выразил никаких эмоций по этому поводу и просто спросил:

– Где?

– На частном фестивале. – И я все ему объяснил. – Так что мне нужно усилить голос. Я знаю, что для певцов, как для бегунов или борцов, есть специальные упражнения.

Аппий сделал глубокий вдох и довольно долго молчал.

– Лучше всего работать с тем, что нам дано природой, – наконец сказал он. – У тебя глубокий, чуть хрипловатый, низкий голос. Такой более всего подходит для эмоциональных произведений вроде трагедий Еврипида. К сожалению, это самые сложные для овладения музыкальные партии. Но если ты преуспеешь, поверь, твой труд будет вознагражден.

Еврипид!

– По-твоему, какую партию мне лучше освоить? Это мое первое выступление на публике, не хотелось бы опозориться.

– Думаю, следует выбрать что-нибудь попроще. Возможно, оду в сопровождении лиры. Но одновременно можешь практиковать что-нибудь посложнее.

– А если бы я писал песни? На собственные стихи?

Аппий улыбнулся, и его худое вытянутое лицо на мгновение стало широким.

– Конечно, если желаешь взяться за все сразу и предоставить публике судить тебя во всех трех ипостасях.