Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Не раз говорил Вам это и рад повторить.
А кстати и пожелать Вам успешно завершить этот новый труд.
С искреннейшей симпатией.
Вл. Немирович-Данченко
Прошу передать мой привет Елизавете Феофановне.
{471} 537. М. П. Лилиной[1097]
17 ноября 1938 г. Москва
17, четверг
Милая Мария Петровна!
Вы такая актриса, которая сама может отвечать за органическую связь образа с замыслами постановки. Поэтому я выскажу мое мнение, как опасения[1098]. Опасность Вашей
И вторая — не разберу, как Ваш замысел справится с такими задачами: глуха, бестолкова («ее не вразумишь») и очень дряхла («мне, право, не под силу; когда-нибудь я с бала да в могилу»)[1099].
Отвечаю бегло, чтоб не задержать.
Обнимаю Вас.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
538. И. К. Ениколопову[1100]
14 декабря 1938 г. Москва
14 декабря
Многоуважаемый Иван Константинович! Думаю, что это, действительно, был мой отец, Иван Васильевич.
У меня сохранился его формуляр. Там значится, что вся его служба протекала на Кавказе, что в 1839 году он был произведен в капитаны, и хотя в формуляре нет точных указании на назначение его по установлению демаркационной границы, но именно в эту пору указаны какие-то его операции в Адрианопольском округе.
Причем о другом Немировиче-Данченко я до 70-х годов на Кавказе не слыхал.
Что Вы пишете о грибоедовской рукописи — очень интересно[1101].
В. Немирович-Данченко
{472} P. S. У меня был товарищ по гимназии Ениколопов. Не родственник Вам?
539. В. А. Орлову[1102]
Январь (после 23) 1939 г. Москва
Дорогой Василий Александрович!
Возобновление Чехова — дело такое сложное, что режиссура долго не могла остановиться на определенном составе исполнителей. Поэтому случилось так, что Вам, кроме дублирования Андрея, поручается поработать еще над Кулыгиным. Я понимаю, что эти перемены могут Вас беспокоить, и потому очень прошу Вас понять наши сомнения и извинить.
Жму руку. Вл. Немирович-Данченко
540. Труппе МХАТ[1103]
25 мая 1939 г. Москва
Телеграмма
Мысленно слушаю эту чудесную лебединую песню Чехова. Вспоминаю всю великолепную работу над «Вишневым садом» Станиславского и шлю горячий привет так крепко держащей наше художественное знамя Ольге Леонардовне[1104].
Немирович-Данченко
541. Из письма Е. Е. Лигской[1105]
9 июля 1939 г . Evian les bains
9/VII-39
… Когда встречаются разногласия между мною и единогласием в нашем управлении, я не возражаю. Оставляю за собой право врываться в решительных случаях. Так насчет «Периколы» не возражаю, но остаюсь при особом мнении[1106]. Для {473} «кассы», может быть, и хорошо, но это будет после «Елены»[1107] много шагов назад! А тогда я и кассе радоваться не способен.
Вообще… если это не подозрительность, опасения с моей
стороны… боюсь торжества такой тенденции… все вширь и вширь. А не вглубь. Довольствоваться нажитым. Нет надобности тратить время для «отлично», когда и «хорошо» приносит успех… Вширь — это значит сплошные замены первых сил вторыми, это значит — мириться каждодневно то с одним ляпсусом, то с другим, не замечать, как изо дня в день снижаются требования, а вместе с этим растет и самодовольство; злоупотребление моей же формулой, что театр есть цепь компромиссов…Можно мириться и с компромиссами, если они не обращаются в систему, если все время, непрерывно, над театром, над его работами и даже его бытом маячит и звенит нечто настоящее, если люди видят его и хорошо понимают, хотя бы еще и не достигали… А вот это-то, боюсь, и улетучивается. И на сцене, и в работах, и в управлении, и даже среди людей, поставленных над нами… А, чего доброго, вот-вот и начнет тяготить! … И вот когда на досуге перебираешь, как много из того, что я говорю, улетучивается и как мало «зерен» остается в театре, — чувствуешь приступы апатии, равнодушия. И должен признаться, что в эти две недели я гораздо больше думаю о МХАТе, чем о своем любимом детище. Хотя там формула «вширь, а не вглубь» разгулялась до того, что между мною и директором[1108] вот-вот разразится бой, но там часто по крайней мере играют «и вширь и вглубь», да и силы — возможности другие…
542. О. С. Бокшанской[1109]
10 июля 1939 г . Evian les bains
10/VII
Милая Ольга Сергеевна!
Ваши славные письма получаю. И довольно быстро, на 3-й — 5-й день. Вот последнее от 5-го я получил уже здесь, в Evian, 8-го. Из Парижа, из посольства, откуда пересылает мне любезная барышня по фамилии Донченко.
{474} Итак, Вы теперь в Пестове, отдыхаете от Москвы, жаритесь на солнышке и жарите в «червы»[1110] (червы, черв, червам).
Я с Мишей переехали сюда, в Evian, только 4-го. Таким образом, в Париже пробыли две недели. Миша ухаживал… (нет, не за француженками) за мною, бегал по покупкам, много бродил по музеям, а я день просиживал в комнате, в 4 часа выходил в кофейню, а в 10 уже был в постели. Сурицы заботились, чтоб мне не было скучно, но это ограничивалось иногда Булонским лесом. От театров я отказывался (Питоевы — «La dame aux camйlias»[1111], Comйdie[1112] — «Женитьба Фигаро» Бати и «Ундина» Жуве и т. д.), неинтересно.
Как раз передо мной проехал Рабинович с компанией — из Нью-Йорка.
Паника войны была в парижских газетах так сильна, что еще 3-го я ставил вопрос, а не повернуть ли мне оглобли домой…
В смысле воздуха и отдыха между Парижем и Evian разница колоссальнейшая. Здесь я наверху, города и не видно и совершенно не слышно, он очень далеко где-то внизу; под моим балконом тишайший безлюдный парк; перед глазами дивной красоты Женевское озеро; на том берегу мелькает Лозанна: ночью она блестит бриллиантами огней, а влево от нее Morges, где мы с Екатериной Николаевной проводили каждый год 2 – 3 недели. По вечерам там змейкой горит освещенная набережная. Тишина и кругом, и в отеле (очень дорогом). Кроме нашего отеля, жилья близко нет. Только церковь с башенными часами, отбивающими каждые 1/4 часа. Наше развлечение — часто в 4 часа спускаемся (funikulaire) в город, и в cafй (Casino) пьем кофе, слушаем джаз и смотрим на 5 – 6 танцующих пар. В Casino внутри, где есть и подобие рулетки, даже Мишу не тянет, а обо мне и говорить нечего.