Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Современный русский театр — самый передовой в мире. Он шагнул по отношению к другим на десять-двадцать лет вперед. А тут он во власти иллюзий и… красивых речей и дискуссий…
Большое спасибо Вам — как говорится, спасибо до земли, — за все, что Вы сделали для Александра Ивановича[751]. Я получил от него длиннейшее, обстоятельное письмо, из которого вижу, что он уцелел исключительно благодаря вниманию, какое оказали ему Вы. Этого, дорогой Анатолий Васильевич, мы Вам не забудем.
Преданный Вам
В. Немирович-Данченко
433. А. В. Луначарскому[752]
Начало ноября 1927 г. Голливуд
Телеграмма
В
Немирович-Данченко
434. А. М. Горькому[755]
28 марта 1928 г. Москва
Телеграмма
Старики Московского Художественного театра с благодарной и нежной любовью вспоминают блестящую эпоху, когда Ваш гений сливался с творчеством театра. Эту любовь старики передают своей большой талантливой молодежи, призванной строить новый театр и непрерывно находящейся под обаянием Ваших произведений и всей Вашей личности. Примите от всего Художественного театра самые горячие пожелания здоровья и сил[756].
Немирович-Данченко
Станиславский
435. М. А. Чехову[757]
20 апреля 1928 г. Москва
1928 г. 20 апреля
Москва
Дорогой Михаил Александрович!
После свидания с Вами я ни с кем из Ваших не говорил. Не говорил и с Борисом Михайловичем[758]. Но очень много и внимательно вдумывался. И в результате дум решил Вам написать. Спешу это сделать, так как уезжаю в Берлин (на короткий срок).
Дорогой Михаил Александрович! Послушайтесь меня. Вы не должны сомневаться ни в моей искренности, ни в моем восхищении Вашим талантом, ни в глубоком желании процветания нашего театрального дела, ни — может быть, это сейчас самое важное — в моей смелости перед решительными поступками, когда я убежден в правоте дела.
{359} Ваша отставка — дело не правое[759].
Ни перед театром, ни перед искусством, ни даже перед собственными идеями Вы не вправе уходить из театра. А перед театром и перед искусством, а также перед всеми, кто за Вами пошел, Вы не вправе отстранять Сушкевича.
На это моего благословения нет!
Я много раз и достаточно ярко выражал мои увлечения Вами и готов это сделать много раз впредь, чтобы мне нужно было заверять Вас сейчас в моих чувствах.
Вл. Немирович-Данченко
436. Л. В. Баратову[760]
6 июня 1928 г. Москва
Очень сожалею, что не могу приехать к премьере нашего Пушкинского спектакля и лично сказать несколько вступительных слов[761]. Поэтому прошу Вас, дорогой Баратов, прочесть это письмо.
Публика уже знает, что руководящая задача всех наших спектаклей — создание театра музыкального актера. В этом отношении Пушкинский спектакль можно назвать показательным. Наш актер не должен только хорошо петь. Для создания своего образа, участвуя, как динамическая сила, в драме, охваченной единой художественной волей, наш актер должен пользоваться не только всеми вокальными и музыкальными, но и всеми пластическими средствами театра
и своего тела. Поэтому если в опере, как у Рахманинова, есть прекрасный, чуть ли не лучший номер танцев, то это не значит, что действующие лица драмы должны отойти в сторону, а из-за кулис выскочат настоящие балетчики, пропляшут и опять уступят место драме. Так обыкновенно делается на оперных сценах. Нет, актер музыкального театра сам будет танцевать, наполнит этот музыкальный номер развитием драматического содержания. В стихии музыкального актера танец будет органической частью его роли.Дальше. Музыкальный актер чувствует музыку не только как певец, все его тело должно ее чувствовать. И потому пантомима, {360} как куски «Бахчисарайского фонтана» и вся «Клеопатра», так же близки его творчеству, как и арии, дуэты и вокальные ансамбли.
Вместе с этим в задачах сегодняшнего спектакля есть и несколько новое разрешение проблемы хора. Здесь хор — как вокальная краска, как динамика спектакля. И место ему не на сцене, а где-то с оркестром. На сцене только лица действующие в драме.
Все это надо сказать публике, потому что современная публика интересуется не только общим художественным впечатлением от спектакля, но и заложенными в спектакль идеологическими задачами. Современный зритель — человек дотошный, он желает знать пути, по которым строится новый театр.
437. К. С. Станиславскому[762]
24 сентября 1928 г. Москва
Телеграмма
Продолжая «Блокаду», хотим приступить немедленно к репетициям одновременно «Плоды просвещения» и разрешаемый «Бег»[763]. «Плоды» под Вашим руководством и с Вашим исполнением Звездинцева. Распределение ролей почти полностью Ваше за небольшими исключениями для согласования с «Бегом». До Вас подготовят пьесы Василий Васильевич[764] и Сахновский. Просим срочно телеграфировать. Надеемся на Ваше согласие.
Немирович-Данченко. Шестерка[765]
438. К. С. Станиславскому[766]
31 декабря 1928 г. Москва
31 дек.
Милый, дорогой Константин Сергеевич!
Рипсимэ Карповна[767] передала мне, что Вас очень беспокоит материальный вопрос на случай, если Ваша болезнь продлится[768]. И что вообще Вы с тревогой думаете о будущем.
{361} Хотя это слишком неожиданно — после категорического заявления мне врачей, что Вам только нужен серьезный, длительный отдых и Вы, самое позднее, к будущему сезону вернетесь с прежней работоспособностью, — но я понимаю Ваше состояние, понимаю, что, непрерывно находясь в постели, невольно начнешь мрачно смотреть вдаль.
И вот что я хочу Вам сказать.
Дорогой Константин Сергеевич! Мы с Вами недаром прожили наибольшую и лучшую часть наших жизней вместе. То, что я Вам скажу, сказали бы Вы мне, если бы были на моем месте. Всей моей жизнью я отвечаю Вам за Ваше полное спокойствие в материальном вопросе. Никакой Наркомпрос, никакая фининспекция не помешает, — да и не захочет помешать, — да и не позволят им помешать, — чтобы Художественный театр до конца выполнил свой долг перед своим создателем. Во всем театре не найдется ни одного человека, — даже среди тех, кто относился к Вам враждебно, когда Вы были вполне здоровы, — который поднял бы вопрос хотя бы даже о сокращении Вашего содержания, и хотя бы Вы стали совершенным инвалидом. Пока Художественный театр существует! Повторяю, отвечаю Вам за это всей моей жизнью.