Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

– И куда это, интересно, вы собрались? – произнес у меня за спиной голос Ноздри, когда я, стоя без трусов по колено в воде у камней отмели, трогал ладонью свое лунное отражение. Вода была холодная. Я чувствовал, как под ногами проваливается жесткий слежавшийся слой песка.

Я обернулся.

– А то искупаемся вместе?.. мм? – предложил я.

Друг народа смотрел на меня, как смотрят на двери преисподней. Прямо у него за спиной, белея нижним бельем, вдаль и в ночь уходила вереница распятых – весь рабочий персонал дознавателей знаменитой Пятой обители дознания в полном составе, обвиненный в сговоре с силами зла и давший чистосердечное признание в содеянном.

– Ну, как знаете, – сказал я. – Все можно. И все возможно.

Я, сложив ладони ребро к ребру, набрал в грудь как можно больше воздуха и с шумом провалился в ледяную обжигающую темноту. Это было то, что нужно. На какое-то время ледяная вода выбила меня из тисков рассудка, и я с благодарностью пошел ко дну.

Фрагмент четвертый Искусство выбирать врагов

Декреталиум 1. Хорг Колено

Я ехал на встречу со своим осведомителем, полный сомнений и дурных предчувствий. Повозка была простой, возничий был еще проще, мы ничем не выделялись на общем фоне тихого пригорода. Повозку основательно трясло, гонцы что-то орали, проносясь мимо, возничий отвечал им вслед тем же, кругом стояла осень, даже в воздухе стоял ее запах. Я с некоторым удивлением обнаружил в себе талант то ли политика, то ли социопата. Ни с кем не совещаясь, я как-то само собой стал отмечать про себя не слишком приметные лица, способные быть полезными в деле строительства государственного управления и вообще.

Хорг Колено не был самым приятным собеседником в этом не самом приятном из миров: за ним прочно укрепилась репутация человека, приносящего несчастье – «чжинкс», на жаргоне варваров, – которую я сам же ему и создал. Насколько я успел разобраться в местных атрибутах табу, репутацию эту теперь ему не смоют даже несколько поколений, добровольно отказавшихся от мирской жизни и посвятивших себя ортодоксальному стоицизму. Впрочем, его это устраивало. Из чисто практических соображений. Я держал его у себя в теплой кладовке, тоже – из сугубо практических соображений. Соплеменники должны время от времени сталкиваться с грустным свойством этого мира, что если у них все идет хорошо, то это ненадолго.

У него имелось столько недостатков, что я старался обращаться к нему как можно реже, только когда обращаться больше было не к кому и только в чрезвычайных случаях. Поскольку времена пошли беспокойные, в виду моего настоящего положения такие чрезвычайные обстоятельства происходили регулярно, и иметь с ним дело приходилось на регулярной основе.

Но у него было одно преимущество, которое зачастую решало всё. Он был невероятно, фантастически легок на подъем – как кошка. И, как кошка, требовал от жизни совсем немного. Я никогда и нигде не встречал больше человека, с такой легкой невозмутимостью способного менять фундамент своего восприятия. Формула «Проснулись, потянулись, побежали» – точно про него. У него имелась какая-то своя философская система на этот счет, в которую я даже не пытался вникнуть, чтобы, не приведи случай, не проникнуться к мздоимцу уважением.

Так, торопясь и скупясь на похвалы, мы провернули несколько дел, провернуть которые больше никто не решался. Обстоятельства и дурные новости за нами просто не успевали. Неизвестно, как много людей он отправил на тот свет, но он всегда с большой долей огорчения читал некрологи. В том сказывалась многолетняя привычка человека, привыкшего оставаться в живых.

Повозка встала. На перекрестке был какой-то затор, не ехали ни туда, ни обратно. Высунув головы, мы с возничим разглядывали новый натюрморт дня: какой-то беспризорный песик со всех стапелей и скоростей суматошным тявканьем обхаживал цератопса, не давая движения. Оба загораживали проезд, трафик смотрел, не зная, что принято делать в таких случаях. Цератопсид пару раз порывался расставить на затруднении все точки и пойти домой, но песик тоже облаивал этот мир не первый день. Все терпеливо ждали.

Постройка наводной платформы, способной выдержать дар такого масштаба, заняла больше времени, чем ожидалось, и варвары, которые уже были в курсе, что их ждет, озадаченно приостановили все мероприятия. Они, как этот трафик, тоже не знали, как реагировать. Жизнь в посольстве остановилась.

До нас никому не было дела, все смотрели в одном направлении. Осенью здесь больше не пахло. Отчетливо несло горелым, за отвесной стеной заросшего лесом холма дальше висел слой дыма. Я достал листок, вспомнив, что хотел внести несколько ценных поправок в программу завтрашнего дня. Я снова подумал, что, возможно, времени у меня меньше, чем я хотел думать.

В стабуларии теперь разговаривали мало. Хорг Колено поправил перед собой блюдо, усаживаясь удобнее. Рудиарий тоже никогда не говорил лишнего. «Лесники готовы развязать войну в Искайском заливе, – сказал он мрачно, закусывая. – И никто ничего не сделает».

Я слышал, на побережье у него кто-то был, не то подружка, не то кровный враг. Это не было новостью. И это не было приглашением к беседе. Я все это знал, и про лохланнов, и про лесников, и про то, что никто ничего не сделает. И он знал, что я это знал. Я знал даже, как это будет выглядеть. Война подбиралась к стенам этого странного мира, готовясь залить кровью улицы и вознести над ними крики детей. В кругах правительства одно время циркулировала идея насчет того, чтобы принести кого-нибудь одного в жертву богам с дальнейшей целью стабилизации обстановки в стране. Начальство мялось, не зная, кого попросить на эту почетную, но вакантную роль. Следующий этап стратегии поведения на случай войны тщательно разрабатывали, опираясь на пророческие предсказания злосчастного собрания предсказаний, из которого у меня на полу делали туристский костер. Сохранившаяся часть компендиума не оставляла сомнений, что что-то должно было случиться. Я сидел напротив матерого рудиария, поставив локоть на стол и положив подбородок на пальцы, готовый сидеть так месяц, только бы ничего больше не делать. Мышцы болели, словно я то ли таскал весь день мешки, то ли меня ими били. Все свои поединки без оружия он заканчивал коленом – либо перекинув его через шею противника и аккуратно придерживая того за одежду, либо используя в качестве рычага для вынимания суставов, либо нанося им удар в голову. Он делал это, отрывая обе ноги от земли, с такой силой и чувством времени, что общий вздох наслаждения трибун стал своего рода визитной карточкой. В каком-то смысле, это тоже был художник, только работал он больше смертью. Из всех моих врагов он был едва ли не единственный, кого я сразу не отправил на войну доказывать свою признательность богам – мне он был нужен живым. Интеллект этого гробокопа был выше, чем интеллект многих отцов народа, с кем мне приходилось сталкиваться каждый день. И он был единственный, кто в учебном центре патернариев имел привычку по утрам и после тренировочных поединков смывать с себя пот у ручья падающей водой. Это было необычно. К этому относились как к еще одной странности, но, в целом, терпимо. Зачем строить из себя патриция, если рожден гладиатором и им умрешь. Я подумал, что из всех платных бывших смертников, с которыми мне приходилось сталкиваться, Хорг был уникальным казусом, на кого я мог смотреть, сидя с ним за одним столом. И остальные в конце концов это начинали чувствовать тоже. Впрочем, поэтому у патернариев я всегда ел один.

– Слышал, вы на днях убили кого-то, – произнес он.

Хорг смотрел прямо в глаза, что делали совсем немногие.

– И что говорят? – спросил я без всякого интереса.

– Разное, – ответил он сдержанно.

– А вы что сами думаете?

Хорг поджал губу, выражая сомнение.

– Сколько ему оставалось жить, как он жил, принимая во внимание традиции местных условий? – спросил он.

– Вы имеете в виду его неумение держать язык за зубами?

– Точнее сказать, нежелание это делать. Не так уж редко появляются люди, которые в силу кто своей глупости, кто ума уверены, что им все можно. Они даже всеми силами ищут костра с большой буквы, на который восходят каждый раз, как только у них появляется такая возможность. Вы всего лишь помогли ему сделать это без ненужных усилий.

– Интересная философия, – сказал я.

Хорг закончил блюдо и добавил:

– Он уже понял, что ему не уйти. И выбрал свет поярче и костер побольше. Но он не патриот. Этот мир для него чужой – как и для вас. И патриотизм – не ваша тема.

– Патриотизм – это искусство быть правым в неправой стране, – ответил я.

Я смотрел на него и думал, рассказать ему все прямо сейчас или подождать, пока доест. Работает же человек. На лице у него отчетливо виднелся шрам, как говорили, след от прошедшей по касательной стальной метательной звездочки – обычного оружия лесников. Это не первый случай, когда ему везло, но последний, о котором стоило упоминать. Жизнь его нельзя было назвать сладкой.

Он тоже смотрел на меня и просто ждал. Есть одно дело, сказал я, подбирая слова. И дело деликатного характера.

Бывший матерый патернарий аккуратно отложил в сторону все застольные намерения, откидываясь и вытирая губы салфеткой. К нему не каждый день обращались с делами деликатного характера, и это как минимум стоило послушать.

Больше того, в пределах Мегалита и всей периферии Шельфа Хорг Колено, пожалуй, был последним, к кому кто бы то ни было решил бы обратиться с деликатными просьбами, но, видят боги, именно этим он подходил. «В опочивальне возлюбленных бога есть одно окно, которое не запирается на ночь. Нужно в него забраться. И нужно в него забраться так, чтобы кто-то это видел. Я в долгу не останусь».