Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2
Шрифт:
Я громко сказал: «Высокая миссия Повелевшего – превращать в истину всё, чего он касается. Слушание по Делу Мегалит против учителя из Миддаса, именуемого себя Экспертом, объявляется открытым. Подсудимый находится здесь?»
В стенах нависла напряженная пауза.
«Да, Повелевший», – произнес один из квесторов.
Я посмотрел на Эксперта. Эксперт стоял на коленях посреди капища, куда его поставили согласно протокола, завернутый в какую-то простыню.
«Подсудимый, будьте добры, поднимитесь».
Эксперта подняли, кто-то придержал его за локоть.
«Подсудимый, у меня в руках обвинение, составленное на основе множества показаний, подписанных множеством свидетелей, в котором вы обвиняетесь в античеловеческой деятельности, и, таким образом, подпадаете под юрисдикцию Высокого
Эксперт покивал, со скукой глядя куда-то за горизонт ночи.
«У вас была возможность обсудить его с представителями защиты или с кем-то из своего окружения?»
«О да», – ответил он.
«На каком вердикте будете настаивать?»
««Невиновен»».
«Ваша апелляция о невиновности принята. Настоящий Суд, своим единоличным решением и по собственной воле, накладывает временный запрет о неразглашении на обвиняемого, судей, представителей силовых и следственных ведомств, а также на любого из свидетелей, как и на всех представителей настоящего Суда, действие запрета которого распространяется на все время хода настоящего расследования и до его завершения. У меня копии обвинения на имя всех участников Суда, с которым им надлежит ознакомиться. Любое нарушение воли Суда будет немедленно расценено как неуважение к нему, и я самым решительным образом буду принимать соответствующие меры. Это всем понятно?»
На жертвенном пятачке вновь нависла тишина.
Высокий суд в лице нескольких сморщенных сосисок под исполинскими капюшонами явно планировали никуда не торопиться, но я уже понял что тут куда вставлять.
– Вы понимаете, что, настаивая, вы отнимаете мечту не у одного народа, не у одной нации и даже не у одного вида Homo sapiens, нет, – вы отнимаете ее у всех измерений и обитаемых миров Вселенной?»
Я принагнулся, делая слова четкими.
«Отрекитесь от своих ложных идеалов!»
Все молчали, включая обвиняемого. Я подумал, как буду выглядеть там я сам. Меня не то чтобы беспокоил мой внешний вид перед тем, как от меня ничего не останется, просто я никогда еще до такой степени отчетливо не чувствовал на затылке холодное дыхание Смерти. Впрочем, по большей части то был лишь сырой сквозняк ночи.
– Уважаемый, – обратился я к ассистенту справа. – Занесите в протокол: Высокий Суд сделал все, что в его силах. Суд умывает руки.
Эксперт сильно сдал за эти дни. Он стоял босой в какой-то хламиде, согласно ритуалу ему запрещено было приближаться к возвышению эшафота до вынесения приговора, и его держали на привязи пара крепких патернариев. Кто-то успел поставить ему под один глаз фонарь, и теперь он выглядел гораздо менее уверенным, чем выглядел раньше. Одна сторона его лица была заметно больше другой, на щиколотках отчетливо виднелись следы кандальных цепей. От спеси его не осталось следа. Я подумал, что, возможно, на самом деле между нами не так уж много общего. Я абсолютно не был согласен пострадать за свои убеждения. То есть мое упрямство могло превзойти даже благословение небес, но под пытками я первым поставлю подпись абсолютно под всем, под чем мне предложат ее поставить. Для меня – как для Вселенной, это – лишь условность. Одна из всех прочих, придуманных либо большинством, либо человеком. Если большинству станет от этого хорошо – всегда пожалуйста. На самом деле ему никогда не будет так хорошо, как ему того хочется. Именно из-за таких, как мы.
– Человек, предоставленный сам себе, аморфен и грязен, – громко сказал я. – Слишком мало в нем места для разума и слишком много в нем от животного. Легко расползается он на отдельные фрагменты и отдельные пустые дела, не оставляющие после себя ничего, кроме скуки и стыда. Но разум без животного начала мертв, а животное без разума в лучшем случае лишь обещание эволюции. Отсюда то значение, которое приобретает тот, кто способен собрать его в целое, цельное, произведение, достойное лучшей кисти и лучшего времени, – всякий, надевающий на себя имя Учителя. Тот, кто из хорошей стали способен отлить лучшее имя и способен придать форму тому, что ее не знает. Слишком много живет на измерениях времен и цивилизаций людей, вся долгая жизнь которых неспособна дать предельного напряжения, соизмеримого с длиной хотя бы одного хорошего рассказа. История тысячелетий, миров и цивилизаций успела познакомиться с бесчисленным количеством всевозможных учителей, наставников, пророков и спасителей,
совершенно точно убежденных, что именно им удалось разглядеть во мраке веков свет, укрытый от глаз других, и их убеждение дорого обходилось их современникам, прежде чем Время отправляло имя их на костер.Я прервался. Холодный ветер уносил обрывки слов, выгодно подчеркивая значение момента. Я в очередной раз начинал понимать, почему диктаторов, раз взобравшихся на сцену Истории, потом за ноги нельзя было оттащить от микрофона.
– Слишком многое зависит от того, как человечество смотрит и как оно видит. Друг мой, говорят, на самом деле нет никакой Истины и нет никакого служения ей. Есть только вопрос как остаться в живых – только то, что хорошо для Жизни. Слишком не просто это сделать окруженному холодной бездушной материей и не видя впереди ничего, кроме того, что лежит за спиной…
Я смотрел на Эксперта и теперь обращался только к нему.
– Будущее зависит от того, во что ты веришь. Оно не имеет ничего общего с истиной – или достояниями Разума. Можно пойти в амбициях так далеко, что построить алгоритм его развития. Мир – это лишь мое представление. Но объявляя мир человека закрытым и что нет другого Завтра, кроме Сегодня, что его история закончилась, не начавшись, вы выносите ему приговор Смерти.
Эхо отдавалось в старых стенах, уходя в ночь.
– Я не знаю и никто не может сказать, сумеет ли однажды носитель разума преодолеть ту чудовищную пропасть пространства и ту пропасть времени, отделяющие от звездных берегов, полных бесчисленных миров, соизмеримых с красотой Земли. Но, теряя доступ к Вечности, умирает мгновение Настоящего.
Я сделал паузу. Я подумал, что такого в практике моей стаи еще не было. Я мог стоять здесь и молчать столько, сколько сочту нужным. И ничто и никто меня не прервет. Мне становилось от этого не по себе. Вообще-то технически это было не совсем верно. Конвент в отдалении держал рот закрытым, но я уже видел, как на меня смотрел один из жрецов. Старый пень явно имел свое мнение и по поводу абстрактной концепции будущего, и по поводу конкретной концепции того, кому сколько можно жить.
– Но не наделен ли Человек моральной обязанностью – сохранить Живое? Не наделен ли он как носитель разума перед Природой, что дала ему жизнь, и перед самим собой: сохранить самого себя и все те формы жизни, что он еще сохранить в силах? Человек упрямое существо. Не иначе, боги знали, что делали, когда наделяли его этим худшим из добродетелей. И когда больше не остается ничего, он все равно ищет. Если надо, если реально возникнет такая необходимость и обстоятельства реально загонят его в угол, то Человек изменит свою генетическую природу, чтобы пережить ту дорогу к тем страшно далеким островам, что лежат на картах звездных морей, не имеющих края. У него есть своя миссия, и ему придется оправдать свое право на обладание разумом. Чрезвычайные обстоятельства извиняют только чрезвычайные меры.
Ветер рвал и трепал листок, сжимаемый в моей руке.
– …Вы признаетесь виновным в том, что усомнились в праве человека на свободу. Исходя из естественного чувства добра и справедливости, исходя из приоритета Жизни, ее ценностей, ценностей разумных видов, которые есть, которых нет, но которые будут, – всего того, что увеличивает константу выживания Носителя Разума в этом враждебном окружении мертвой материи; исходя из принципов гуманизма как высшей ценности носителя разума и принимая во внимание уровень возложенной на меня ответственности перед мирами, цивилизациями и измерениями Вселенной, я объявляю проповедование вашего учения античеловеческим и приговариваю вас, известного как Учитель из Миддаса, к сожжению. И да смилостивятся над вами боги… Я потом в прениях выступлю, – сказал я с мрачного возвышения, оборачиваясь к Ноздре, странно взиравшему на меня снизу вверх. Мне не хотелось больше морозить здесь свой нос и зад.
Ни на кого не глядя и на ходу сдирая с себя дурацкую хламиду, я пошел к выходу. По большому счету все оказалось не таким уж сложным. Но передо мной до сих пор стоял его взгляд, в котором не было ничего, кроме отражения невыносимо далекого покоя. Он словно всё понимал. Брат мой, блеск разума выше добродетелей воина, словно говорил он мне, и я знал, что этот взгляд будет преследовать меня вечно. Но и разум не выше его добродетелей…
Декреталиум 10. О достоинствах холодной воды