Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2
Шрифт:
Декреталиум 7. Катастрофа номер один
1
На стол легла докладная записка из приорства о приведении приговора в исполнение. Какой-то отец, признавший виновными сразу тринадцать субъектов и отправивший весь контингент дознания целиком на костер, подвергся внутреннему расследованию, был признан виновным в сговоре с темными силами и сожжен тоже, чистосердечное признание с подписью прилагалось. Я на какое-то время утерял нить.
Я откашлялся. Теперь что-то сказать нужно было мне. Все слушали, не шевелясь, внимательно. Я ничего еще не сказал,
Вся повестка дня исчерпывалась парой пунктов. Одна половина сектора жила ожиданием необыкновенно щедрого урожая, другая жила ожиданием войны, раздавались голоса с предложением оснастить цератопсов, беспризорно шатающихся по полям, по последнему слову военной техники и нанести агрессивным соседям превентивный удар. Цератопсов видели все, и Конгресс с большим сомнением изучал технические детали оснащения в перспективе освоения новых земель. Создатели инженерной части явно увлеклись, и когда цератопсы, увешанные штандартами с национальными знаменами, облепленные торговыми марками и объявлениями спонсоров под непрекращающиеся аплодисменты всемирной истории пошли топтать просторы рабочих эскизов, даже поначалу горевшие энтузиазмом взгляды окончательно потускнели. Между тем ситуацию как-то надо было разруливать. Вопрос войны и мира был объявлен приоритетным.
– Кто-нибудь хочет дополнить? – спросил я, желая разрядить обстановку.
С докладом выступил Ноздря, друг народа. Содержание выступления сводилось к порочной практике излишеств в архитектуре и лепном искусстве, вводившей в смущение богов и подвергавшей испытаниям скромность лучших граждан оплота цивилизации.
– Короче, взяли манеру воздвигать статуи самим себе – как своим судебным ораторам. И я спрашиваю: куда мы так придем, – заключил докладчик укоризненно. Он покачал головой. – Ну это же не может так дальше продолжаться. Даже я не удержался, – добавил он самокритично.
Лучшие умы нации озадаченно разглядывали кончики своих пальцев. Лично я в своих амбициях застройщика не собирался ничего менять.
Все теперь ждали, что скажет учреждающий. Учреждающий не знал, что говорят в таких случаях. Я как-то смутно представлял себе, в чем трагедия. Молчание неимоверно затянулось.
Я похлопал в ладоши, призывая всех выйти из состояния транса и заняться делом.
– Не вижу, зачем делать из этого трагедию, – сказал я. – Ну, ставят себе статуи. Ну, пусть ставят, если человек хороший.
Все молчали.
– Не вижу, почему бы вам, кормчий, не поставить в городе одну-другую хорошую статую, – сказал я Ноздре. – Если вы думаете, что человек заслужил.
– Переходим к следующему вопросу, – высказал предложение молчавший до того всю дорогу Энимий.
Все с готовностью стали переходить к следующему вопросу, хмуро покашливая и по пути доставая нужную бумажку.
Референдарий 1 откровенно спал.
Достав пачку свежих газет, лежавших на жертвенном возвышении рядом, и удобно положив ногу на ногу, я устроился в кресле, настраиваясь на долгое чтение. Я распорядился, чтобы прессу мне доставляли непосредственно на рабочее место. Я старался быть в курсе последних событий. Разворот пришлось встряхнуть. Разворот был большим и большой была передовица на нем и всю ее заглавную часть занимала гравюра «Повелевший на пасеке». На ней крупным планом значилась фигура в накидке и рукавицах, с лицом, укрытым сетчатым материалом. Склонившись, стоявший напряженно всматривался во что-то перед собой. Обзор продолжался на развороте дальше: «Повелевший на встрече ценителей
меда», «Повелевший на дегустации нового забора» и «Повелевший на совместном чаепитии друзей народа».1
(ист.) хранитель печати
Я открыл последнюю страницу. Там было то же самое.
– Это как понимать? – раздался откуда-то сверху звонкий женский голос.
В проеме меж колонн, подбоченясь, стояла пантера номер два. Разделение было очень условным, каждая с легкостью заменяла одна другую. С таким же успехом ее можно было определить как катастрофу номер один. Про себя я называл ее Трейси Линд. По ее тону сразу становилось ясно, что случилось что-то непоправимое и все остальные вопросы войны и мира сразу и навсегда отошли на задний план.
– Ей, значит, романтическое свидание, а я тут пись скавра стою, да?..
Девичий голос «возлюбленной бога» звонко отдавался от стен.
Я поморщился, мучительно вспоминая, в чем дело. Я решительно не помнил, что опять было не слава богу.
– Дорогая, сейчас не совсем удачное время. У нас государственные дела… – Я до сих пор не определился, как держать себя с этой эманацией своей божественной сущности.
– Государственные дела подождут, – отрезала она. – Или мне сделать официальный запрос на аудиенцию и подождать, пока вы здесь наговоритесь?
Господи, и там еще две, с тоской подумал я. Если они объединят силы, мне крышка.
Референдарий с помятым со сна лицом, с беспокойным выражением смотрел на цвет нации, пытаясь понять, что он пропустил. Цвет нации, оторвав от мест задницы, начал рассасываться. Стараясь не шуметь и оставаться незаметными, подлецы расползались с явным намерением бросить меня тут одного.
– Муж мой, – заявила бестия, не меняя осанки и упертой в бок ладошки. – Правильно ли было понять твои намерения так, что ты избегаешь нашего общества и нашей опочивальни?
Я всплеснул руками.
– Как только такое могло прийти в голову!
Помню, самая первая мысль, которая меня посетила, когда мне ее показали вживую, была, что я не хотел бы оказаться на месте ее мужа. При разводе она не просто разденет. Она еще обует.
Я лихорадочно соображал, что традиции отцов предписывали говорить в случаях, подобных этому, предельно отчетливо сознавая, что приближаться к ней нельзя ни в коем случае. Любой шаг в том направлении мог закрыть книгу моей жизни без вариантов.
– Не хотел говорить, думал сделать сюрприз, – произнес я, обольстительно улыбаясь. В совершенно пустом голом помещении мой одинокий голос отскакивал от звонких стен, как горсть дешевых монет. – Но вот как раз на днях я планировал устроить с одной из возлюбленных бога небольшой ужин при свечах. И знаешь, на кого пал мой выбор? Я даже стихи тебе почитаю. Никому этого не делал, но для тебя сделаю исключение…
Взяв ее за руку и положив свою на изгиб ее талии, я развернул ее на сто восемьдесят градусов.
– Чудные туфельки, – сообщил я, сладко улыбнувшись. Сандальки на ее ножках и в самом деле были достойны карандаша художника. Не говоря уже обо всем остальном.
Бестия смягчилась.
Она позволила не только вывести себя на свежий воздух, но и даже ни разу не перебила. Боги, она, эта нимфа без изъянов, даже умела слушать.
Прижимаясь к ней щекой и нашептывая на ушко массу других тонких глупостей, я проводил ее до самого выхода, не давая ни одного шанса усомниться в серьезности своих намерений. От ее волос пахло лесом и чем-то еще. Я чувствовал, что был близок к обмороку.