Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Плохую новость я дочитать не успел.

Спотыкаясь, в помещение привели антиобщественный элемент – пресловутого автора афоризма «Бедствие дает повод к мужеству». Я устало пытался свести в уме логические основания, которыми могли руководствоваться компетентные лица, чтобы из этих нескольких брошенных между делом слов создать проблему. «Это не мои слова! – кричали в коридоре. – Я вообще не пью!..»

Вздохнув, я побрел на свое рабочее место.

Декреталиум 6. Тиран. О внутреннем чувстве добра и справедливости

– …Поправьте меня, если я что-то неправильно понял, – вкрадчиво осведомился я. Последний момент мне казался важным. – Следует ли понимать эти ваши слова, произнесенные, как вы уверяете, за пьяным столом кем-то другим, что лишь в бедствии мы имеем возможность и счастье созерцать блеск мужества? Что, таким образом, мужество неотделимо от бедствия? И что, таким образом, бедствие является необходимым и неотъемлемым компонентом мужества и что без бедствия нет мужества?

– В самом деле, уважаемый, – поддержал настоятель справа, – как еще иначе можно понять ваши слова? Мы все поняли их именно так. Для нации, поставившей мужество во главу угла, это сильное утверждение, вы не находите?

– Я же говорю, – встрял Ноздря. – Он нас всех хочет сделать несчастными, скот.

– Помолчите, – сказал я.

Как следовало из докладной, мыслитель, возвращаясь в подпитии, вначале ошибся дверью, потом напрочь забыл, где находится. Необычность ситуации заключалась в том, что мыслитель сам происходил из штатного отдела дознания пресловутой Пятой обители. Рядом лежала другая бумага, подписанная лично Животноводом, из которой следовало, что задержанный – отличный семьянин, со стойким характером, исключительно ценный сотрудник с замечательным послужным списком, обладатель ряда правительственных наград, достоинств и ценных моральных качеств, удостоенный особых похвал со стороны руководства. Письмо заканчивалось теплыми словами и выражением уверенности, что инцидент в скором времени будет разрешен.

Сидя на неудобном арбитражном возвышении и по обыкновению скучая, я выслушал вдумчивые разъяснения приведенного. Мыслитель держался не в пример другим, уверенно. Он был уверен, что здесь какое-то недоразумение. Нам всем бы не помешала его уверенность, подумал я.

Я сидел, в недоумении приподняв брови.

– Естественное чувство добра и справедливости подсказывают нам что-нибудь? – спросил я, глядя на аттестационную комиссию.

Ассистентов явно застать врасплох было непростым занятием. Все сидели, копаясь в делах и своим видом показывая, что давайте каждый заниматься своим делом. О бумаге за подписью Животновода они знали.

– Умереть за свои убеждения легко и приятно, – одобрительно произнес я, обращаясь уже к следователю. – Но жить лишь ради своих убеждений недостойно мудрого.

Потом я вновь кивнул управляющему делами, предлагая считать инцидент исчерпанным. Сегодня я экономил чувства. Я уже научил себя это делать – и свою скуку я экономил тоже. Был еще даже не вечер. Я прижал пальцы к усталым глазам. На целую минуту отключаясь, я сразу с облегчением забыл обо всех инцидентах с серыми лицами и надменными управляющими, которые переворачивали чью-то еще одну страницу жизни и не видели в жизни почти ничего, кроме одних и тех же разъяснений с бледным выражением. Я умывал руки.

На краю сознания я еще слышал, как спотыкающегося мыслителя в распахнутых одеждах под нетвердые руки препровождают к дверям.

– Ты… – уже от дверей донеслось до меня. – П… проклятье тебе… Когда ты будешь гореть, задыхаясь в дыму собственной кожи и дергая пятками, мой дух будет плясать на твоих костях, свистя и прыгая от счастья!..

Критик шуршал одеждами и тяжело дышал.

– Будь ты проклят, тиран!

Я открыл глаза, и сопровождающие лица остановились. Край моего сознания неохотно ухватил некое престранное слово. Мне показалось даже, что я ослышался. Двери, широко открывшиеся было, вновь деликатно прикрыли.

– Ого… – озадаченно произнес я. Это было что-то новое. Я смотрел на ситуацию под новым углом и как бы новыми глазами. Сколько себя помню, называть меня пробовали по-разному, но так в официальной части не называл еще никто. Слово не то чтобы не вписывалось в рамки современных представлений – оно вызвало поистине незнакомые ощущения. – Тиран… – повторил я, с интересом глядя на приговоренного.

Сопровождающие лица почтительно слушали.

– К руководству следует сохранять уважение, даже когда его проклинаешь, – наставительно произнес я. Я с усилием откинул спину, с утра болеющую отдельными мышцами, на спинку проклятого возвышения. Все-таки у Гунн Хвата тоже никакого представления о почтительности к руководству. Я мысленно поморщился. – Тиран, значит.

Под слабым натиском любопытства вязкое состояние дремоты во мне испытывало неудобства.

– Вам что же, демократическое правление подать? – Я удобно расположил подбородок на руке и вопросительно посмотрел на борца за гражданские свободы.

– Демократическое правление… – повторил сотрудник безопасности Нации, когда язык его справился с непривычным положением морфем. Он явно выигрывал время.

– Ну да, – ответил я с видимым облегчением, широко проведя перед собой свободной ладонью, как бы наглядно давая понять, как его может быть много. – Равные права при равных возможностях. Что-то из той серии. Мне интересно, что вы, лично вы, с ним будете делать.

Семантика смутно понятного мне выражения «народ» тут годилась мало. Я не знал, как еще объяснить. Я сам бы хотел, чтобы мне это кто-нибудь объяснил.

– Ведь мало того, что вас некому будет наказывать. – Я ужаснулся. – Ведь больше того: придется самим думать.

Я чувствовал сейчас к собеседнику даже что-то вроде сочувствия. Лишь незначительный угловой поворот солнечной тени назад им самим решалось, кто будет жить дальше, а кто будет жить еще лучше, а теперь, чтобы не падал, его самого надо придерживать за руки. И до незапертых дверей – всего один шаг.

А что, вот устроить им завтра тотальную демократию, подумал я, без особого, впрочем, интереса. На после обеда. Просто попробовать. Так ведь поножовщины и так вроде всем хватает.

– Не об удобстве печемся, но о порядке, – произнес дознаватель, отдергивая локти от пальцев сопровождающих и запахиваясь. Он явно перестраивался на обстоятельную дискуссию.

– Ну конечно, – сказал я. – Воистину так. Все свободны.

– Сжечь? – полуобернувшись, спросил один из несунов. Все смотрели на меня.

– Ну зачем же сразу сжигать, – сказал я, опуская письмо Животновода в корзину для мусора. – Других решений нет, что ли.

Я достал письменные принадлежности, ясно давая понять, что больше не намерен развивать тему.

Вновь распахнутого, как шкаф, создателя новых ценностей понесли с такой скоростью, что даже не закрыли за собой дверь. Мне снова пришлось вставать. Ну что за суки, честное слово.

<