Избранные произведения в двух томах.Том 2.Стихотворения (1942–1969)

1965

ПЕЩЕРА СПИТ

Спит племя, Тесно сгрудившись в пещере, Детенышей преследует кошмар: Вот саблезубый тигр Ползет, ощерясь, Вот на дыбы встает Ихтиозавр. Мужчины дико вскрикивают что-то — Приснилась им На мамонта охота. Спят женщины. Их не тревожат сны, Под низким лбом Не движутся извилины. Клыками человечьими распилены, В углу — горой — звериные мослы. В пещере дымно. А снаружи ветер, Студеный дождик Переходит в снег. Спят наши предки. Первобытный век, Ссутулившись, шагает по планете. Спят предки. Только одному не спится, Лежит с закушенным сухим листом. Все ниже, ниже Огненные птицы Взлетают и кружатся Над костром. Что Человек В тиши пещеры слышит? Что видит Человек В кромешной тьме?.. Сын века он. Вот только лоб повыше Да взгляд предупреждает Об уме. Ему удачи на охоте нет — То отвлекут его вниманье тени, То привлечет вниманье лунный свет То околдует красота оленя. Его собратья упрекают в лени, Им дела нет, Что в мир пришел Поэт…

1965

БЕДНЯГА

После правильных, но скучноватых речей Теплым ветром повеяло на меня: В замороженный зал, как весенний ручей, Ворвалась возбужденная ребятня. Ух, как зубы сверкают, как щеки горят! Нам вручает цветы пионерский отряд. До чего же мелодия горна чиста! Здравствуй, Искренность мира, его Прямота! Наконец-то услышу живые слова, От штампованных фраз отдохнет голова. Вот курносый пацан выступает вперед, Открывает щербатый, застенчивый рот, И дрожащим, тонюсеньким голоском Вдруг — о ужас! — длиннющую речь говорит. Речь, что рифмами местный украсил пиит, Завизировал зав и одобрил местком… Ох, бедняга с тонюсеньким голоском!

1965

МОТОЦИКЛИСТЫ

Эти пыльные боги Двадцати — восемнадцати лет, Эти сильные ноги, Укротившие мотоциклет! Куртка из поролона, Алый шлем Вместо будничной кепки, Под прозрачным забралом Черты современнейшей лепки. Я смотрела, гадала — Кто они? Что они? В чем их суть? Влюблены, вероятно, в Ландау, Презирают поэтов чуть-чуть. …Ради мальчиков в шлемах алых Наша молодость умирала В обожженном войной снегу, Пулей сбитая на бегу… Эти пыльные боги Двадцати — восемнадцати лет, Эти сильные ноги, Укротившие мотоциклет! Совершенные, как торпеды, Напружиненные тела — Новой молодости полпреды, Новой юности вымпела. Жмите! В вас бесконечно верю я. К звездам! К людям других миров! В ваших юношеских артериях Бродит дерзкая кровь отцов!

1965

НА АТОЛЛЕ БИКИНИ

На атолле Бикини Вас мистический ужас объемлет: Там ослепшие чайки, Как кроты, зарываются в землю. Из лазурной лагуны На прибрежные скользкие глыбы, Задыхаясь, ползут Облученные странные рыбы. Из коралловых рощ Удирают в паническом страхе Исполинские твари — Океанские черепахи И бредут по атоллу — Раскаленной пустой сковородке, Спотыкаясь, крутясь, Как подбитые самоходки. А уже под броню их Нацелены клювы, как жерла: Грифам некогда ждать, Чтоб навеки затихла их жертва. Вот одна отбивается Сморщенной лапою странной, Все мучительней дышится Беженке из океана… Не вода, а песок Заливает пустые глазницы, И вокруг — батальонами — Черные жирные птицы… Ах, экзотика тропиков! Южное буйство природы! Зараженные стронцием Вечно лазурные воды!

1965

ПАМЯТИ ВЕРОНИКИ ТУШНОВОЙ

Прозрачных пальцев нервное сплетенье, Крутой излом бровей, усталость век, И голос — тихий, как сердцебиенье, — Такой ты мне запомнилась навек. Была красивой — не была счастливой, Бесстрашная — застенчивой была… Политехнический. Оваций взрывы. Студенчества растрепанные гривы. Поэты на эстраде, у стола. Ну, Вероника, сядь с ведущим рядом, Не грех покрасоваться на виду! Но ты с досадой морщишься: «Не надо! Я лучше сзади, во втором ряду». Вот так всегда: ты не рвалась стать «первой», Дешевой славы не искала, нет, Поскольку каждой жилкой, каждым нервом Была ты божьей милостью поэт. БЫЛА! Трагичней не придумать слова, В нем безнадежность и тоска слились. Была. Сидела рядышком… И снова Я всматриваюсь в темноту кулис. Быть может, ты всего лишь запоздала И вот сейчас на цыпочках войдешь, Чтоб, зашептавшись и привстав, из зала Тебе заулыбалась молодежь… С самой собой играть бесцельно в прятки, С детсада я не верю в чудеса: Да, ты ушла. Со смерти взятки гладки. Звучат других поэтов голоса. Иные голосистей. Правда это. Но только утверждаю я одно: И самому горластому поэту Твой голос заглушить не суждено, — Твой голос — тихий, как сердцебиенье. В нем чувствуется школа поколенья, Науку скромности прошедших на войне — Тех, кто свою «карьеру» начинали В сырой землянке — не в концертном зале, И не в огне реклам — в другом огне… И снова протестует все во мне: Ты горстка пепла? К черту эту мысль! БЫЛА? Такого не приемлю слова! И вновь я в ожидании, и снова Мой взгляд прикован к темноте кулис…

1965

КОМСОМОЛЬСКИЙ ТВИСТ

Я на стройке, под Братском, Порою смотрела часами, Как в штормовках и кедах До рассвета студенты плясали. Комарье надрывалось, Радиола хрипела, Твист давали ребята С полным знанием дела. Современные ритмы! В них пульсация новой эпохи, Юмор юности И океанов тропических вздохи. В них и вызов ханжам, И дыхание южного зноя. Африканские ритмы Под степенной сибирской луною Всю-то ночь напролет Проплясать комсомольцы готовы Что с того, если утром Надо вкалывать снова? Улыбнется студентка Губами, от извести серыми. «Ничего, отдохнем еще… Пенсионерами!» А пока эта ночь И дыхание южного зноя, Этот твист работяг Под степенной сибирской луною.

1965

ГИМН ДВОРНЯГАМ

Ленивы, горды, мордаты, С достоинством ставя ноги, Собаки-аристократы — Боксеры, бульдоги, доги — Хозяев своих послушных Выводят на поводках. Собачьей элите скушно, Пресыщенность в злых зрачках. Живые иконостасы — Висят до земли медали — Животные высшей расы, Все в жизни они видали. Гарцуя на лапках шатких, Закутанные в попонки, Гуляют аристократки — Чистейших кровей болонки. На них наплевать дворнягам — Бродягам и бедолагам. Свободны, беспечны, нищи, Они по планете рыщут… Не многие знают, может, Что в пороховой пыли, Сквозь пламя, по бездорожью В тыл раненых волокли Отчаянные упряжки — Чистейших кровей дворняжки… Эх, саночки-волокуши, Святые собачьи души!.. Товарищи, снимем шапки В честь всеми забытой шавки, Что первая во вселенной Посланцем Земли была. В межзвездной пустыне где-то Сгорела ее ракета, Как верный солдат науки, Дворняжка себя вела. И снова, чтоб во Вселенной Опробовать новый шаг, Шлем к звездам обыкновенных — Хвост кренделем — симпатяг. Им этот вояж — безделка, Они ко всему готовы — Красавицы Стрелка с Белкой, Предшественницы Терешковой.

1965

«Когда проходят с песней батальоны…»

Когда проходят с песней батальоны, Ревнивым взглядом провожаю строй — И я шагала так во время оно Военной медицинскою сестрой. Эх, юность, юность! Сколько отмахала Ты с санитарной сумкой на боку!.. Ей-богу, повидала я немало Не на таком уж маленьком веку. Но ничего прекрасней нет, поверьте (А было всяко в жизни у меня!), Чем защитить товарища от смерти И вынести его из-под огня.

1966

«Особый есть у нас народ…»

Особый есть у нас народ, И я его полпред: Девчонки из полков и рот, Которым нынче — Жизнь идет! — Уже немало лет… Пора, пожалуй, уступать Дорогу молодым… Клубится в памяти опять Воспоминаний дым — Девчонка по снегу ползет С гранатами на дзот. Ах, это было так давно — Гранаты, дзоты, дым! Такое видеть лишь в кино Возможно молодым… Девчонкам из полков и рот Уже немало — Жизнь идет! — И все ж моложе нет Той женщины, что шла на дзот В семнадцать детских лет!

1966

ПОЗЫВНЫЕ ВОЙНЫ

Не вернулись с полей Той священной войны Миллионы парней — Цвет и гордость страны. Материнские слезы, Отчаянье вдов И скелеты обугленных городов, Миллионы обугленных Детских сердец, Беспощадное черное слово — «Конец»… Четверть века прошло, Но не могут сердца Примириться со словом «Конец» До конца. Вздрогнешь, Встретив в газете: «Ищем близких, родных…» Безнадежней На свете Не найдешь позывных — Это дряхлые матери Кличут сынов, А седые невесты Зовут женихов. То своих сыновей Окликает страна. Это рация юности нашей — Война…

1966

«До сих пор, едва глаза закрою…»

До сих пор, Едва глаза закрою, Снова в плен берет меня Война. Почему-то нынче Медсестрою Обернулась в памяти она: Мимо догорающего танка, Под обстрелом, В санитарный взвод, Русая, курносая славянка Славянина русого ведет…

1966

«Над ними ветра и рыдают, и пляшут…»

Над ними ветра и рыдают, и пляшут, Бормочут дожди в темноте. Спят наши любимые, воины наши, А нас обнимают… не те. Одни — помоложе, другие — постарше, Вот только ровесников нет. Спят наши ровесники, мальчики наши, Им всё по семнадцати лет…

1967