Избранные произведения в одном томе
Шрифт:
— Мама… она назвала меня мамой, — произнесла Эрика. Она сознавала, что это сон, но, словно наяву, ощущала, как слова сорвались с ее языка, чувствовала запах лета. А эта девочка, ее улыбка… в ее лице сочетались черты Марка и самой Эрики.
Это был тот самый ребенок — та самая девочка, которую Эрика решила не сохранять. И хотя она знала, что скоро проснется, ей хотелось насмотреться на нее, столько всего ей сказать. Золотистый свет затуманился, глаза ее наполнились слезами, и из груди вырвался судорожный всхлип. Эрика поспешила к люку, что вел с крыши. Ей хотелось попросить у девочки прощения, обнять ее. Она торопливо спускалась по бетонной лестнице. Недостроенный
Эрика вышла на площадь, но оказалось, что теперь уже зима. Землю укрывал слой снега в фут толщиной, работала рождественская ярмарка. Эрика обернулась. Теперь театр был достроен, окна застеклены, на здании висела афиша рождественского представления. Она повернулась к фонтану. Тот был накрыт деревянным помостом, и на нем разместили вертеп. Рядом высилась огромная елка. Девочка, в ярко-красном зимнем пальто, стояла возле вертепа. Перед Эрикой встала группа людей, заслоняя вертеп. Она принялась проталкиваться через них.
— Я здесь! Мама здесь! — крикнула она, но ее голос потонул в шуме и гвалте толпы. Заиграла рождественская песенка «Холодною зимою» [123] . Толпа немного расступилась, и Эрика снова увидела девочку. Та растерянно озиралась по сторонам. Эрика протиснулась между веселящимися людьми, которые пили глинтвейн, и подошла к вертепу. Девочка, надев на голову капюшон своего красного пальто, теперь стояла спиной к Эрике.
— Не волнуйся, я здесь. Мама здесь, — сказала Эрика. Но когда она обняла девочку за плечи, пальто в ее руках смялось. Внутри него было пусто. Эрика крепче стиснула его, но в руках у нее было только пустое красное пальто. Она поднесла его к лицу, вдохнула, но от пальто исходил лишь запах антисептика. Все вокруг стало блекнуть — площадь, рождественская ярмарка, музыка, аромат горячей еды, — сменяясь холодным оцепенением.
123
«In the Bleak Midwinter» — стихотворение английской поэтессы Кристины Россети (1830–1894), которое позже стало рождественским гимном.
Эрика открыла глаза. Обстановка маленького отгороженного больничного закутка постепенно обретала четкость. Боли она не чувствовала, лежала на мягкой постели и словно парила в воздухе. Зрение обострялось, слух начал улавливать традиционные шумы отделения неотложной помощи: топот снующих мимо шагов, тихие голоса, шуршание занавесей, дребезжание таблеток на подносе. Несколько минут она приходила в себя. Дыхание было тяжелым, из глаз текли слезы. Эрика понимала, что ей снился сон, но она была шокирована изощренностью собственного подсознания.
Занавеска отодвинулась, и в закуток вошла маленькая женщина-врач, наверно, не выше четырех футов [124] ростом. У нее были седые волосы, суровое лицо, она выглядела утомленной. Единственным цветовым пятном в ее внешности был ярко-розовый стетоскоп, висевший у нее на шее.
— Как самочувствие? — осведомилась она, снимая со спинки ближайшей к двери койки планшет с историей болезни.
Эрика поднесла к лицу руку, отерла с подбородка слезы.
— Это вы мне скажите, — прохрипела она и затем увидела на тыльной стороне ладони иголку от капельницы. — Черт, а это еще что?
124
4
фута = 121,92 см.— Морфин, — ответила доктор, листая записи.
Эрика заметила, что ее вторая рука в гипсе от ладони до локтя.
— У вас перелом правой кисти, сломано одно ребро, и, скорее всего, по окончании действия болеутоляющих средств вы начнете ощущать последствия хлыстовой травмы шеи. У вас также глубоко рассечен лоб над левым глазом. Но у меня громадный опыт накладывания хирургических пластырей, так что рубец сформируется по линии брови.
Эрика поднесла руку к шее, скованной фиксирующим воротником.
— Где я? — сипло спросила она, не узнавая собственный голос, и тронула свое лицо. Прикосновения она не почувствовала, но на ощупь кожа была вздутой и бесформенной.
— В больнице «Юниверсити-Колледж», в Лондоне.
— Я знаю, где находится «Юниверсити-Колледж».
— Я вижу, вы офицер полиции. Старший инспектор Фостер, — сказала доктор, глядя в историю болезни.
Эрика вспомнила свою покореженную машину и двух парней, что пытались забрать у нее сумку с наркотиками.
— Я должна поговорить со своим боссом. Где мой телефон? — спросила она, садясь в постели.
— Лягте, пожалуйста, — велела доктор, мягко беря Эрику за плечо. — Вы не сможете работать какое-то время, несколько недель. И вы должны оставаться под нашим присмотром… У вас тяжелое сотрясение мозга.
Занавеска снова колыхнулась. В закуток вошел медбрат. Он кивнул врачу и проверил капельницу.
— Вы никого не указали в качестве ближайших родственников, — заметила доктор.
— Моя семья… сестра живет в Словакии. Они не говорят по-английски.
— А в Великобритании у вас кто-нибудь есть? Кому мы могли бы позвонить?
Эрика подумала про Питерсона, но тут же отмела эту мысль.
— Да, Кейт Мосс.
Доктор и медбрат переглянулись. Медбрат взял планшет, просмотрел записи.
— Давление нормальное, температура чуть повышенная, — тихо сказал он.
— Нужно мониторить ее состояние, отслеживать любые признаки галлюцинаций, — согласилась с ним врач. Она снова обратила взгляд на Эрику. — Вы хотите, чтобы мы позвонили Кейт Мосс?
— Нет, не той Кейт Мосс. Инспектору Кейт Мосс. Она — моя коллега, служит в столичной полиции, — объяснила Эрика.
Доктор записала номер телефона, но в лице ее по-прежнему отражались сомнения.
— Прошу вас, дайте мне мой телефон. Я должна позвонить суперинтенданту. Я расследую убийство.
— Простите, но вы должны отдыхать, — сказал медбрат.
— Мне нужен мой чертов телефон! Я могу просто лежать здесь и смотреть на него!
Доктор склонила набок голову, глядя на нее.
— Мне не хотелось бы назначать вам седативные средства.
Эрика легла и поморщилась.
— Долго мне еще торчать здесь?
— Как минимум сутки. Мы переведем вас в палату, как только освободится место.
Занавески снова колыхнулись, зашуршали, когда доктор и медбрат покинули огороженный закуток. Эрика лежала и смотрела в потолок. Голова у нее кружилась. Несмотря на досаду, она провалилась в сон.
Глава 28
Пока морфин не прекратил действовать, Эрика спала беспокойно и урывками. Оставшиеся часы до выписки тянулись нестерпимо долго, поскольку компанию ей составляли только потолок да полная палата заторможенных пожилых женщин, которых пичкали седативными препаратами.