Избранные произведения

Маджнуну: дерзость надо, мол, пресечь!

Кайс, наделенный вдохновенным даром,

Явил свой дар в бою словесном яром,

Раскрыл уста — источник волшебства:

«Дурные вы произнесли слова.

Тот ветер, что исторгла злобы дудка,

Метнет песок и пыль в глаза рассудка.

Та буква, что невежда начертит,

Всей книге принесет позор и стыд.

То, что сказал Навфаль, не легковесно,

Затем что истина ему известна.

Ядро, не скорлупа — слова его,

Добра, любви тропа — слова его!

Лайли — родник, он ясен и прозрачен,

А я духовной жаждою охвачен.

Да будет проклят жаждущий, когда

Он скажет: «Не хочу тебя, вода!»

Лайли — цветок, чей запах в день палящий

Мне всех садов милей и жизни слаще.

О садовод, храни тюльпан и будь

Ему подобен, раненному в грудь!^[30]

Лайли — светильник славного чертога,

А у меня в груди — следы ожога.

Кто грезит о светильнике ином,

Да будет, как и я, сожжен огнем!

Лайли!» — воззвал Маджнун, а люди злые,

От ненависти — серые, слепые,

Вскричали: «Замолчи, молокосос,

Ты всуе это имя произнес!

Не для тебя то имя, и заране

Ты прилепил бы свой язык к гортани.

Едва из уст твоих летит оно,

На нем тотчас рождается пятно.

А если удержать язык не сможешь,

Душевного старанья не приложишь —

Мы твой язык от нёба отсечем,

Твою из тела душу извлечем!»

Так на него кричали те невежды,

И понял Кайс: повален столб надежды,

Не для него, не для его забот

То деревце желанное цветет.

Сказал Навфалю: «О бесстрашных пастырь,

От моего ожога — лучший пластырь!

Скажи ты тем, чей путь ведет к войне, —

Хотя бы вот что пусть позволят мне:

Как иногда, у речки сидя, птица

Клюв опускает в воду, чтоб напиться,

Так пусть и я смогу, хотя б на миг,

Хоть изредка взглянуть на милый лик,

И одного достаточно мне взгляда,

Чтобы всю жизнь жила в душе отрада.

В том взгляде черпать счастье бытия

Всю жизнь, и днем и ночью, буду я».

Но родичи подруги речь угрозы

Сказали: «То несбыточные грезы!

Тебе, отверженному навсегда,

Взгляд на нее есть то же, что вода

Тому, кто псом взбесившимся укушен.

Умрешь, коль будет наш приказ нарушен,

А если от разлуки — боль в груди,

Иди, в жилье разлуки смерть найди!»

Страдалец, на разлуку осужденный,

Навеки от любимой отрешенный,

Сказал Навфалю: «Воинов глава,

Как марево, обман твои слова!

Сказал ты, что мое прогонишь горе,

Прогнал, да не на деле — в разговоре!

Но не твоя — моя во всем вина,

Любому, кто не слеп, она видна:

Мое злосчастье с самого начала

Бунчук твоей удачи в прах втоптало.

Ну где мне счастья жизни петь напев?

Ну где мне жаждать чар прелестных дев?

Не для меня — любовь и наслажденье,

Моя стезя — безумье и смятенье».

Сказал — и встал Маджнун, тоской объят,

Своим стихам приплясывая в лад.

Чалму он сбросил, — так, созрев приметней,

Плоды свой цвет роняют в полдень летний.

Одежду сбросил, — так, до наготы,

Ветвь сбрасывает осенью листы.

Он поднял руку, боль познав разлуки, —

Чинар, поднявший ветви, словно руки!

Тут многие заплакали вокруг,

А он главу посыпал прахом вдруг.

Иные били в грудь себя камнями,

А у него в груди пылало пламя.

Как разорвавшая тенета лань,

Он побежал в пустыню, в глухомань.

Опять к нему пришла болезнь безумья,

Опять в степи запел он песнь безумья:

«Лайли — царица радостей и нег,

Маджнун — страданьям обречен навек.

Лайли владычица прекрасноликих,

Маджнун — в пустыне друг онагров диких.

Лайли — друзья и близкие хранят,

Маджнун — газелей быстроногих брат.

Лайли — среди людей, что скал надменней,

Маджнун — по скалам бродит средь оленей.

Лайли — поет подругам песнь свою,