Избранные произведения
Шрифт:
Страшись, не отвергай с халифом встречи».
А Кайс: «К чему мне пред халифом пасть?
Тот смел, кто не признал корысти власть.
Иль в ноздри мне, как палочка верблюду,
Корысть продета? Ни за что не буду
Халифу во дворце его слугой!
Корысть и жадность губят род людской,
От этих двух пороков отрешенный,
Мирских тревог не ведает влюбленный».
Прикажет он — и будешь ты казнен».
А Кайс: «Я мертв. Моя любовь — убийца.
Мне ль, мертвому, людских мечей страшиться?
Мне голову мечом снесете с плеч?
Но мертвому — что лепесток, что меч!
Лишь для того, чтоб жить, влачат живые
Вьюк угнетенья и сгибают выи,
Но, если жизнь ушла, что может меч?
Лишь ничего, лишь пустоту рассечь!»
Поняв, что с ним бессмыслен спор горячий,
Решили повернуть коня иначе.
Не принимает он слова хулы?
Маджнуна заковали в кандалы:
Так обвивается вокруг растенья
Змея, не знающая снисхожденья.
Змеей обвитый, звенья кандалов
Сверлил он жемчугами слез и слов:
«Нужны ли кандалы с их силой мнимой?
Я — в мускусных силках кудрей любимой,
А кто же — и при этом без пилы —
С меня такие снимет кандалы?
Те ноги, что за два иль три мгновенья
Семи краев познать сумели звенья,
Четыре обойти столпа, пройти
Сквозь шесть дверей порталов девяти,[32]
В железе двух иль трех колец халифа —
Вступить в оковах во дворец халифа,
При этом были не затем в пути,
Чтоб до родного существа дойти, —
Избрали многогрешную дорогу,
Хоть к райскому веди она чертогу!
Кто верует, что лишь любви светлы
Пути, тому возмездье — кандалы!»
Верблюдиц гнали две иль три недели —
Путь ко дворцу халифа одолели.
Маджнуна, что пылал из-за Лайли,
К воде пылавшей — в баню привели.
Его помыли, голову обрили,
С почтеньем слуги с Кайсом говорили.
Халиф, что был источником наград,
Его в богатый обрядил наряд.
Был Кайс халифа милостями взыскан,
Дарений благовоньями опрыскан,
Но, присмотревшись, понял: сей приют —
Та школа, где пощечины дают!
Стал тесен Кайсу мир необозримый,
И снова обезумел одержимый,
Одежду разорвал он и чалму
Низринул в прах, ни слова никому
Не говорил, сидел в углу молчанья,
Вновь признаки являя одичанья.
Велел халиф, чтобы пришел на пир
Любовью умудренный Кусаййир.
Безумного узрев средь царедворцев,
Оторопел вожатый стихотворцев.
Сказал: «Сперва, чтоб строки записать,
Перо вы принесите и тетрадь.
Во мед он обмакнул перо, как палец,
А мед — стихи, что сотворил страдалец!»
И Кусаййир из сердца песнь исторг,
Всех привели его слова в восторг.
Он говорил: «Лайли прекраснолица,
Но Кайс не может с ней соединиться».
Он плакал: «Разлучен с подругой друг,
Сильнее с каждым днем его недуг».
И вдохновенье Кайса не погасло:
От этих слов оливковое масло
Обрел светильник — и огонь возник:
Язык Маджнуна — пламени язык!
Он спел касыду о своем горенье,
Сто бейтов было в том стихотворенье,
И каждое двустишие — как дом,[33]
И слезы-жемчуга сверкали в нем,
А каждая строка — дверная створка,[34]
Где горе входит медленно и зорко.
Цезура посреди строки — разрыв
Сердец, что разлучились, полюбив.
Размер стихов напоминает море,[35]
В котором, буйствуя, бушует горе.
Сто рифм — как сто утративших покой
Людских сердец, сжимаемых тоской.
Все буквы — сказ любви, сердцам желанный,
Все знаки — капли из сердечной раны, —
Нет, буквы — словно жаркие ключи,
Которые от крови горячи!
Лайли своей улыбкою печальной,
Как солнце, озарила бейт начальный,
Но вот уже последний бейт погас, —
Как греза о тебе, рассветный час!
Сердца людей зажгла его обида:
Была подобна молнии касыда!
Уста раскрыв, он вольно мысль простер,
Воспел своей возлюбленной шатер,
Его слова тоскою зазвучали,