Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Хестон начал бросать мне какие-то смехотворно легкие мячи, явно выражая этим свое мнение насчет моих способностей. Первым был несильный фул-питч [661] . Я как бы нехотя попытался поставить блок, но промазал, и мяч сбил столбец.

– Не зевай, Кэрролл, – ободряюще сказала мисс Гревилль.

Я напряг свои дрожащие коленки, решив не зевать. Еще ничего в жизни я так не жаждал, как права быть на этом поле для крикета, и я знал, что если опозорюсь перед Хестоном, то буду возвращен в детские ясли нашего заднего двора.

661

Фул-питч (full pitch) – мяч, который можно отбить битой еще до того, как он ударится о землю.

Я начал отбивать все подряд. В течение пяти минут Хестон продолжал подавать мячи в легком темпе, затем стал бросать все быстрее – так быстро, что я отступил за криз [662] . Теперь вопрос был не в том, чтобы отбивать мячи, хотя мне удался один хороший удар при короткой подаче, а в том, чтобы сохранить в целости свою калитку. К концу получаса Хестон лишь три раза выбил мои столбцы, и я с удовлетворением заметил, что он вспотел.

Я знал, что преуспел, и ожидал правомерной похвалы или, по крайней мере, поздравления. Однако Хестон завел какой-то личный разговор с мисс Гревилль, которой он, казалось, благоволил, мне же он сказал лишь следующее:

662

Криз (crease) – разметка питча.

– Мы должны научить тебя не убегать от быстрых подач.

Но этого замечания, означающего, несмотря на его критический смысл, что я могу продолжать тренировки с Хестоном, было достаточно, чтобы я воспарил в небеса. По дороге домой «дарсли-педерсен», казалось, летел. По возвращении я бросился наверх:

– Мама, Хестон взял меня! Не считая фул-тосса [663] , он лишь дважды меня пробил.

Я считал справедливым не учитывать тот мяч, который сам отбил в свою калитку.

663

Фул-тосс (full toss) – подача, при которой мяч не отскакивает от земли.

Она только что вошла и, все еще не сняв уличной одежды, готовила ужин. Она выглядела еще более довольной, чем я ожидал. Среди прочих ее беспокойств она была озабочена летним отдыхом и тем, что я буду делать в течение долгих двух месяцев школьных каникул, – ситуация осложнялась ее убежденностью, что мы не можем позволить себе куда-то съездить для смены обстановки.

– Значит, ты можешь проводить каникулы в Уиллоу-парке?

– Да, – хвастливо сказал я в приступе невыразимого эгоизма. – Я не буду болтаться у тебя перед глазами, мама. То есть собираюсь ходить туда каждый день.

Глава шестнадцатая

Лето было необычайно прекрасным. Долгие солнечные дни рассеивали золотой свет. В лесу рядом с полем для крикета цвела жимолость, оплетая кусты и зеленую ограду, и всякий раз, когда я приближался к Уиллоу-парку, ее запах пьянил меня обещанием чуда.

Благодаря какой-то невероятной экономии мама купила мне в Ардфиллане подержанный велосипед «рэлей», который выглядел почти как новый. Однажды вечером она вернулась из Уинтона с пакетом, в котором оказались белые фланелевые спортивные брюки, куртка цвета морской волны и бело-голубой пояс для крикета с серебряной застежкой-молнией. Укрывшись в своей спальне, я надел этот наряд и внимательно осмотрел себя в трюмо – мисс Гревилль наставляла меня никогда не употреблять слово «зеркало». Я решил, что главное для меня – это выглядеть как игрок в крикет, и хотя до сих пор я испытывал серьезные сомнения относительно своей внешности, часто задаваясь вопросом, как у таких красивых родителей мог получиться такой невзрачный ребенок, особенно сокрушаясь по поводу зеленого цвета своих глаз и даже вычитав в «Энциклопедии Пирса», что это почти без вариантов является печальным результатом встречи родителей, у одного из которых карие, а у другого голубые глаза, – несмотря на все это, я был захвачен необычным отражением, представшим передо мной. Разве благодаря цвету куртки мои глаза не выглядели не такими уж и зелеными, а скорее были ближе к синему? Возможно, что нет, но я, в общем, получился таким, каким получился: у меня были мягкие светло-каштановые волосы, и я, по крайней мере, унаследовал от отца свежий цвет лица и здоровые белые зубы.

Не мой ли новый вид ввел в заблуждение завсегдатаев Уиллоу-парка, куда попадали лишь снобы и богачи? Скорее всего, это меценатство мисс Гревилль спасло меня от того, чтобы быть разоблаченным и изгнанным. Несмотря на свою эксцентричность, мисс Гревилль имела определенный статус в городе. Члены клуба принимали меня за гостя, который ее сопровождает, – возможно, ее племянника, приехавшего на каникулы. Ловкость, с которой я принимал мячи и делал выигрышные подборы, получила одобрение, утвердившее эту версию.

Рядом с учениками Бичфилда я рисковал гораздо больше. Многие из этих мальчиков, чьи родители находились в армии в Индии или еще где-то в огромной стране, которую тогда с гордостью называли империей, оставались в школе во время каникул, а также были и другие, живущие в Ардфиллане, как, скажем, мальчик по имени Скотт-Гамильтон, чей щиток я надевал, и его младший брат, который часто приходил на поле для пробных розыгрышей. Сначала они относились ко мне равнодушно, но однажды, после того как я довольно успешно вошел в игру, Скотт-Гамильтон, сильный, высокий мальчик лет тринадцати, капитан команды «Бичфилд», как и я, помешанный на крикете, ленивой походкой подошел ко мне со своим братом:

– А не хочешь сыграть вместе с нами? Ты здесь на каникулах с твоей тетей, не так ли?

– Да.

– Кстати, из какой ты школы?

Это был вопрос, который я давно предвидел и на который заранее заготовил ответ, считая, что если я действительно признаюсь, что хожу в маленькую жалкую школу на Клей-стрит, то буду немедленно отвергнут и брошен.

– У меня домашний учитель, – спокойно солгал я, однако оправдывая себя мыслью, что, в конце концов, мисс Гревилль если и не моя тетя, то своего рода наставница.

– О, понимаю, – сказал Скотт-Гамильтон с выражением симпатии. – Ты болел?

– Грудь. – Я небрежно постучал себя по ребрам.

– Невезуха! – пробормотал его младший брат.

– Во всяком случае, это не очень-то помешало твоему крикету, – сказал Скотт-Гамильтон. – Пойдем выберем сторону.

Я выдохнул. Проскочило. Меня приняли.

Хестон, конечно, мог бы выдать меня. Но даже если бы я не приходил так часто по утрам, чтобы помочь ему с газонокосилкой, начертить криз или натянуть новую сетку, Хестон и без этого был на моей стороне. О равенстве в отношениях между любителем и профессионалом, как оно стало полвека спустя, тогда и речи не могло быть, и положение Хестона предполагало, что он платный слуга, который должен покорно угождать своим хозяевам и выполнять их приказы и капризы: «Хестон, а ну, побели мои ботинки!», или «Хестон, покидай мне полдюжины на офсайд» [664] , или «Черт возьми, Хестон, куда ты сунул мой свитер?». Но Хестон если и страдал от этого, то был самым невозмутимым, самым бесстрастным человеком, которого я когда-либо знал. Он просто проиграл турнир в графстве Хэмпшир, после чего подался на север – стал работать тренером и женился на очень симпатичной молодой официантке, которая подавала чай в Уиллоу-парке. У них была дочка, ему предоставили коттедж и сад – чем не счастливая семья. Я чувствовал, что под напускным равнодушием он скрывает абсолютное презрение к своим работодателям-снобам: некоторые из них, по крайней мере недавно разбогатевшие, имели все изъяны парвеню, то бишь выскочек.

664

Офсайд (off side) – сбоку, т. е. подача мяча сбоку от бэтсмена.

Все то лето я играл в крикет с мальчиками из Бичфилда, в чьей компании сладкий звук биты, ударяющей по мячу, стал еще слаще. Наконец-то у меня были друзья, те мальчики, о которых я всегда мечтал как о близких мне по духу людях. На солнце я покрылся красным индейским загаром, на руках и ногах у меня появились настоящие мышцы, и я никогда еще не чувствовал себя так хорошо и не играл так здорово. Самым восхитительным достижением, превзошедшим мои самые смелые мечты, было покровительство, граничащее с дружбой, которое оказывал мне старший Скотт-Гамильтон, на три года старше меня. С моей стороны это была дружба, жажда приязни и общения, но в ответ я никогда не получал то же самое. У него был свой код поведения – демонстрация небрежного, надменного безразличия, с оттенком легкой скуки, – от чего он никогда не отступал. Его любимым уничижительным эпитетом было слово «поганка». Любого рода грубоватость или неловкость он встречал такими словами: «Поганка, не будь поганцем». То и дело он призывал всех нас «не поганиться».

Неизбежно случались опасные моменты, но я всегда был начеку. Мисс Гревилль, которая поначалу не оценила мой крикетный пояс с застежкой-молнией, предложила стильное дополнение к моим брюкам, дав мне старый галстук своего брата – после его смерти ей вернули довольно много его вещей.

– Смотри-ка… – отреагировал на мой вид младший Скотт-Гамильтон, который был более восприимчив, чем его брат. – Кэрролл носит старый галстук Итона.

Пришлось мне, опустив сражение за Спион-Коп, обратиться к Кении и подробно остановиться на своих родственных связях, для чего прибегнуть к богатому воображению и бесцеремонному сленгу Бичфилда, от которого я, вообще-то, вздрагивал. Был ли я снобом? Нет. Просто меня занесло слишком высоко. Но большинство этих мальчиков действительно хвастались, чванливо и вполне естественно. Дуглас хвастался паровой яхтой своего отца, желтотрубным монстром, который стоял у причала в Гарелохе, а молодой Колкхоун никогда не забывал напомнить нам, что у его родителей пятнадцать слуг в Бенгалии. Мне нечем было похвастаться, поэтому, вместо того чтобы преувеличивать, я придумывал. Но все, что я говорил и делал, было лишь защитной реакцией, то есть страстным, нелепым и надрывным выражением пожизненной тоски по социальному признанию и равенству.