Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

– Но все это не имело бы смысла, если бы не обмен взглядами. Человеческие глаза, Кэрролл, как средство общения более выразительны, чем язык. К тому же более проницательны и правдивы. Язык может лгать, глаза – никогда. Еще говядины?

– Пожалуйста, мисс Гревилль.

Пока я был занят еще одним сочным куском мяса, она продолжала рассеянно играть со своим длинным, из бусин слоновой кости ожерельем, а на ее губах время от времени появлялась странная сдержанная улыбка.

– Ты, конечно, знаешь мистера Лесли, нашего викария в церкви Святого Иуды.

– Конечно, мисс Гревилль. Я часто вижу его на улице. Помните, он еще остановился и говорил с нами в тот первый день, когда вы вернулись с Глен-Фруина? В тот день, когда мы нашли morio.

– Конечно. Тебе он понравился?

– Он мне показался ужасно приятным молодым человеком.

– Нет, Кэрролл, «приятный» – не то слово. Оно такое жалкое. Очаровательный, если угодно, умный, отзывчивый, красивый. И не такой уж молодой. Он придет на чай в следующую субботу. Я хочу, чтобы твоя мама познакомилась с ним.

Наступила многозначительная тишина. Когда я закончил скатывать салфетку, надеясь продеть ее в серебряное кольцо для возможного использования в будущем, моя наставница благосклонно посмотрела на меня:

– Сколько тебе лет, Кэрролл?

– Тринадцать, мисс Гревилль.

– Как я уже говорила, ты стал другим. Фигурально выражаясь, я считаю тебя своим собственным творением. И я хочу, чтобы ты это понял. Независимо от того, какие перемены могут произойти в ближайшем будущем, я хочу что-то сделать для тебя.

Внезапно я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. Правильно ли я истолковал ее слова или просто дал увлечь себя своими ожиданиями? Конечно, вопрос о том, сколько мне лет, был задан неспроста. Она часто говорила, что четырнадцать лет – это подходящий возраст для… Я не осмелился спросить, но моя мечта заставила меня выдавить:

– Может, отправить меня в приличную школу, мисс Гревилль?

Она сделала энергичный жест молчаливого согласия.

– Ну а что еще, Кэрролл? Очень хорошая школа… – Затем, заметив идиотский блеск в моих глазах, быстро добавила: – Нет, не здесь, Кэрролл. Боюсь, в здешнем заведении тебе будет не очень-то комфортно. Ты должен пойти в школу соответственно своей конфессии.

– Может быть… Роклифф… Мисс Гревилль?

– Зачем нам посылать тебя в Ирландию? Если ты настаиваешь на иезуитах, тебе больше подойдет Йоркшир в Амплхерсте, это по-своему очень даже неплохое учреждение.

Амплхерст! Там, без сомнения, была лучшая католическая государственная школа. Ошеломленный, я смотрел на нее сияющими глазами.

В тот день я так и не смог прийти в себя, не смог вернуться размечтавшейся душой в темницу зловонного класса на Клей-стрит. Я просто прогулял уроки – надел старые шорты и майку для долгой пробежки под дождем. Я любил бегать и считал, не без некоторых оснований, что умею бегать быстро. Эти долгие кроссы по пересеченной местности, на которые меня подвигла мисс Гревилль, как и утренние обливания холодной водой, которые, преодолевая дрожь, я терпел, означали не только лишь мою преданность наставнице, но и ее авторитет – она навязала мне режим, вполне чуждый моей природе, но соблюдая который я теперь получал удовольствие. Пробегая мокрыми окольными дорожками, прыгая через лужи, как будто каждая из них была Бичерс-Бруком [678] , я тщетно надеялся наткнуться на Скотт-Гамильтона, дабы в миг встречи дать ему понять, какие блестящие перемены грядут в моей судьбе.

678

Бичерс-Брук (Becher’s Brook – буквально: «ручей Бичера») – сложный барьер на ипподроме Эйнтри, близ Ливерпуля, где каждый год в апреле проводятся Большие национальные скачки.

Когда я вернулся, мама была раздражена. Она пораньше вернулась на поезде и готовила на плите ужин.

– Ой, мама, опять бобы! – запротестовал я.

Она холодно посмотрела на меня:

– Где ты пропадал? И промок насквозь.

– Не сердись, – сказал я ей великодушно. – Я сейчас переоденусь. И потом, дорогая мама, у меня для тебя интересные новости.

Несколько минут спустя, когда мы сидели в нише за нашим узким столом, я с жаром пересказал свой разговор с мисс Гревилль. Мама, глядя перед собой и время от времени делая глоток чая из чашки, молча выслушала меня. Но когда я наконец, как своего рода постскриптум, передал ей приглашение мисс Гревилль на субботу, она тревожно воскликнула:

– И там будет мистер Лесли?

– Конечно. Почему ты так удивлена? Разве ты не знаешь, что мисс Гревилль и он – большие друзья? И каждый день в час ланча они улыбаются друг другу в окно.

Мама хотела что-то сказать, но сдержалась и промолчала. Однако выражение ее лица оставалось довольно странным. И это, и то, как она восприняла мое известие, обидело меня. Я не предложил вымыть посуду и вместо этого отправился в свою комнату.

Что могло быть не так между мисс Гревилль и мистером Лесли? Было до боли очевидно, что мама расстроена идеей этого приглашения и не хочет его принимать. Естественно, для меня не были секретом странности мисс Гревилль. Они, особенно на ранних этапах наших отношений, очаровали меня. Ее необычная личность и пугала, и будоражила, так что я стал считать ее блестящим эксцентриком и по этой причине был готов принять ее неординарное поведение. Но в приглашении приходского священника на чай не было ничего необычного. Тогда в чем проблема? Я бы совсем не удивился, если бы она вместо уважаемого господина Лесли пригласила кого-нибудь вроде Буффало Билла [679] или Гарри Лаудера [680] , а тут и так было понятно, хотя я притворялся несведущим, что священник ей дорог.

679

Буффало Билл (1846–1917) – американский военный, охотник на бизонов и шоумен.

680

Гарри Лаудер (1870–1950) – шотландский певец и популярный актер-комик.

Тем не менее, когда с утра в субботу у меня по спине побежали мурашки смутного беспокойства, мне захотелось быть подальше от дома. День был прекрасный – как раз чтобы совершить еще одну пробежку, сказал я себе, тем более что предстояли организованные какой-то газетой соревнования по бегу к Стеар-Хэд среди спортсменов-любителей. Эти участники кросса, представленные молодыми клерками, подмастерьями, помощниками продавцов и прочим мелким людом, теперь больше подходили мне на роль друзей, а прошлой осенью я должным образом зарекомендовал себя среди них, выиграв юношеский кросс с препятствиями в возрастной категории до четырнадцати лет. Запасшись маминым омлетом на тосте, я, в шортах и майке, выскользнул из дому. Я опоздал. Забег начался на опушке Дарви-Вудс, и вот я уже бежал среди сосен, следуя по проложенной для кросса тропинке. Вскоре меня возбудила мысль, что ведь мне по силам, несмотря на поздний старт, поравняться с убежавшими. Меня распирало от гордости, когда я догнал некоторых отставших клубных бегунов и, с поднятым подбородком и прижатыми локтями, не обращая внимания на колотье в боку, оставил их телепаться позади. Тем не менее мои скоростные качества сослужили мне на сей раз плохую службу. Когда, заляпанный грязью, я все той же рысью влетел перед сумерками на террасу Принца Альберта, то увидел, что не рассчитал время. Дверь под номером семь была открыта, и из нее как раз выходили мисс Гревилль и моя мама с мистером Лесли. Со своим ровным пробором, посередке разделяющим волосы, и сдержанными манерами он был красивым мужчиной и выглядел скорее как актер. Но мне показалось, что он раскраснелся и явно чувствовал себя не в своей тарелке, когда торопливо пожал руки и чуть не споткнулся, спускаясь с крыльца. Вопреки обычаю, на сей раз он не узнал меня. Возможно, просто не заметил. Трудно себе представить еще кого-то, кто так торопился бы уйти, как этот викарий церкви Святого Иуды.

Я вошел в дом. Мама и мисс Гревилль были в зале, и я поспешно проскользнул мимо, так как ситуация, похоже, вышла из-под контроля – мама что-то тихо возражала, ее слов я не расслышал, на что мисс Гревилль громко ответила с радостным оживлением:

– Не важно, что было сказано, дорогая Грейс. Разве ты не видела, как он смотрел на меня?

Мама долго не поднималась наверх. Наконец она вернулась, устало опустилась на стул и прижала руку ко лбу. До этого меня обдавало жаром, а теперь начало трясти от холода.

– Мама, что случилось?

Она медленно подняла голову и посмотрела на меня:

– Это никогда для нас не закончится, Лори. Никогда, никогда. Мисс Гревилль сходит с ума.

Глава девятнадцатая

Какими же странными были следующие месяцы – для меня настолько нереальными, что из-за них я пребывал в неизбывном изумлении, а для моей мамы – настолько полными постоянно растущей тревоги, степень которой я осознал значительно позже, что ее нервная система оказалась вконец расшатанной, и мама вздрагивала и бледнела от любого необычного звука, раздававшегося из основной части дома. Даже сейчас я едва могу представить себе в полной мере ту заслуживающую сострадания распавшуюся личность, которую я всегда считал высокообразованной и превосходящей прочие, тем более что все это превратилось в фарс на тему страстной влюбленности старой девы в молодого священнослужителя, – чем не сюжет для постановки на сцене мюзик-холла, где раздается вульгарный смех, вызванный дешевым красноносым комиком в мешковатых штанах. Но нам было не до смеха – это была реальность, в которой мы жили и мучились. Невозможно было поверить в то, что именно мисс Гревилль окажется центральной фигурой, жертвой такого спектакля.

Тем не менее, хотя, конечно, я не мог этого знать, состояние мисс Гревилль было хорошо известно в психиатрии и не считалось редкостью у женщин ее возраста и положения, имеющих легкие признаки паранойи. В инволюционный период у таких субъектов поток либидинозных импульсов, прежде подавленных, или сублимированных, или контролируемых другими механизмами защиты, высвобождается на фоне гормонального дисбаланса, что сопровождается бредовыми идеями, часто направленными на любимого врача или священнослужителя. Такие женщины пребывают в абсолютной уверенности, что они любимы и помолвлены, причем они с несокрушимой последовательностью доказывают то, чего на самом деле нет и в помине.