Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Я в изумлении уставился на него. Он что, дурачит меня? Это невозможно. Однако как он меня обвел вокруг пальца! Меня подмывало врезать по его маленькой бледненькой физиономии.

– Вылезай, – сказал я, резко затормозив возле крыльца, – и, ради бога, ни слова женщинам о том, что мы с тобой были в пабе.

Отпустив его, я в ярости загнал машину в гараж. После моего столь тщательного планирования, после шахматного матча, который я организовал, после всего, что я выстроил, мне не досталось ничего, кроме этой пословицы из книжки для детского сада: «Молчание – золото»! Снова пошел дождь со снегом.

Глава пятнадцатая

В тот вечер, закрывшись в своей комнате и засидевшись допоздна, потягивая кирш, я ломал себе голову над этой чертовой загадкой: «Молчание – золото». Что за штамп! Неужели это и было наставление от Дингволла, означавшее держать рот на замке? Но это последнее, чего можно было ожидать от человека столь острого ума. Эта фраза была на уровне таких побрякушек, как «Минута час бережет» или «Цыплят по осени считают». Разумеется, он адресовал ее ребенку. Нет, нет, это бы не сработало, это не рассчитано на юные мозги. Конечно, есть такая команда: «Тихо, молчать!» Но возможно, тут скрыто еще какое-то значение, скажем, в слове «золото». Мне пришло в голову: может ли эта фраза каким-то шутливым образом быть связана с монетой в полкроны, которую дал Дингволл в конкретный момент, дабы скрепить уговор? Чепуха. Я отклонил эту версию как полностью не соответствующую характерам обоих персонажей. Однако золото предполагает деньги, богатство, что-то дорогое. Но ничто не могло быть очевидней того факта, что у миссис Дэвиган нет денег. Я точно знал, что у вдовы не было ни гроша. Я видел, как Хозяйка совала ей в кошелек несколько франков, после чего та вернулась домой с парой зимних сапог.

Я наконец сдался, запер бутылку в шкаф, разделся и, спохватившись, вымыл стакан, чтобы при его возвращении к Хюльде на нем не осталось никаких улик. Вскоре после полуночи я заснул.

Казалось, прошло меньше часа, когда я, вздрогнув, проснулся. Кто-то стучал в окно. Споткнувшись, я открыл его – в лицо мне ударило мокрым снегом, за пеленой которого я смутно различил Дэвиган, в халате, с непокрытой головой, развевающимися на ветру волосами и безумным взглядом.

– Скорее! Даниэлю плохо.

– Что случилось? – Мне пришлось кричать. – Расстройство желудка?

– Нет! Кровотечение. Скорей! Пожалуйста, поскорей! Ему ужасно плохо!

Забывшая о всяких церемониях, она была похожа на сумасшедшую. Я махнул, чтобы она возвращалась к себе, и закрыл створки. В темноте я все не мог найти выключатель, однако наконец нащупал его, застегнул пуговицы на пижамных штанах, натянул свитер поверх пижамной куртки, сунул ноги в тапочки, подхватил всегда стоявшую в прихожей врачебную сумку с препаратами на случай неотложной помощи и отпер входную дверь.

Это была адская ночь – сильный штормовой ветер и дождь со снегом. Я выругался, оттого что забыл накинуть плащ, и порядочно промок, прежде чем добрался до шале.

Во всех окнах горел свет. Дэвиган оставила дверь открытой, и я вошел. Даниэль лежал навзничь на койке, обессиленный, ушедший в себя, очень бледный. Пульс не прощупывался. На меня мальчик не реагировал.

– Как это произошло? – Я поспешно открыл свою сумку.

– У него случился понос, он пошел в санузел. – Ее била дрожь. – Я не стала смывать, чтобы ты посмотрел.

Я шагнул в санузел. Одного взгляда было достаточно: обильные кровотечения – это проклятый признак миелоцитарного лейкоза. Он приводит практически к полной потере крови. Вскрыв ампулу с масляным раствором камфоры и сделав подкожную инъекцию, я сказал Дэвиган:

– Ради бога, надень что-нибудь или пальто накинь и беги за Хозяйкой. Боковая дверь не заперта.

Реакции на инъекцию почти не последовало, появился только очень слабый пульс на сонных артериях. Я взял с кровати еще одно одеяло и, разложив, завернул в него мальчика. Я понес его через двор в маленькую боковую комнату рядом с палатой – даже в такой двойной упаковке он практически ничего не весил. Дэвиган, в пальто и новых зимних сапогах, шла впереди.

Ну и что теперь? Едва взглянув на Даниэля, я уже начал проклинать себя. Разве не я должен был заготовить по крайней мере временный банк крови для него? Мало того что я сам это знал, об этой необходимой предосторожности говорил и Ламотт. Увы, я такой, какой есть, – я отложил это дело, пренебрег им или просто запамятовал. Даниэлю требовалось немедленное переливание крови, и я должен был не только осуществить его, но и стать донором.

Как бы дешево и сентиментально это ни выглядело, выбора у меня не было. Казалось бы – что тут сложного. Лежишь себе спокойно, чувствуя, насколько ты великодушен и достоин похвалы, тогда как, прежде чем ты это заметишь, медсестра выцедит из тебя в пузырек триста пятьдесят миллилитров крови, а затем проводит в кафетерий к чашке кофе со сластями и бисквитом. Мне предстоит совсем другое, и в двух актах. У меня было только самое простое оборудование, ничего заранее подготовленного, и пациент, практически без проницаемых вен, находящийся в экстремальном состоянии.

– У него все еще кровотечение?

Это появилась Хюльда, в кои-то веки бесшумно и, что невероятно, в полной своей экипировке. Никогда еще я не был так рад ее видеть.

– Он потерял почти всю кровь, – сказал я. – Мы должны немедленно восполнить кровопотерю.

– Но как?

– У меня универсальная группа 0, а у него группа AB. Сделаем как можно скорее переливание. В шкафу для средств неотложной помощи есть вакуумная колба для переливаний. Принесите ее.

– Я уже смотреть. – Хюльда не двигалась. – Кто-то взял эту вещь из шкаф. Возможно, она разбита, по крайней мере, там ее уже нет.

Я был слишком потрясен, даже чтобы выругаться.

Это было последним ударом. Вакуумные колбы, обработанные антикоагулянтом, цитратом натрия или, лучше, гепарином, с тонкой резиновой пробкой для прокола иглой, являются основными промежуточными сосудами в стандартной практике переливания крови. Я должен был заполнить ее из своей плечевой вены, повесить повыше на стойке и перелить содержимое Даниэлю. Теперь это надо было делать напрямую, и я понимал весь смысл последнего слова. Бесполезно пытаться прямо перелить кровь из моей вены в его – венозного давления недостаточно. Ему было нужно мое артериальное давление и моя артериальная кровь.

Все это вспышкой пронеслось в моем мозгу, и Хюльда, должно быть, прочитала это по моему лицу. Почему я высмеивал ее? Старая перечница была надежной опорой – спокойная, полезная, опытная. За четыре минуты, пока я измерял Даниэлю давление – оно было меньше пятнадцати [832] , – она нашла, стерилизовала и собрала систему для внутривенных инфузий, канюли и иглы – такое примитивное оборудование по стандартам кантональной больницы, но это должно было функционировать. Она даже взяла полотенце, чтобы вытереть мне лицо, мокрое от дождя, затем коснулась стула и сказала:

832

Какое бы давление ни имел в виду автор – «верхнее» (систолическое) или «нижнее» (диастолическое), – «меньше пятнадцати» означает, что человек находится в коллапсе, опасном для жизни состоянии.

– Хотите сесть?

Я покачал головой. Если я буду стоять, напор крови будет сильнее.

– Просто затяните ему жгут на плече.

Теперь мы могли начать. Я наклонился, чтобы ввести иглу. Жгут должен был выявить плечевую вену, прервав венозный кровоток, но не было ни кровотока, ни вены. Я снова и снова пытался ее нащупать. Ничего. Меня пробил пот. На протяжении многих лет практики какие-то навыки у вас вырабатываются, а какими-то вы так никогда и не овладеете. Если опустить то, чему я не научился, то уж это я умел: работая целых шесть печальных месяцев в КВД, то бишь в кожно-венерологическом диспансере в Плимуте, делая забор крови для реакции Вассермана и вводя внутривенно сальварсан, я, видимо, проткнул столько сотен вен, что в конце концов мог бы это делать одной левой прямо во сне. А теперь, когда это было так необходимо, я застрял.