Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

– Что именно?

– Тоже понизить расценки.

– Нет.

– Но почему же?

– Это неэтично. И бессмысленно: если мы понизим, они понизят еще больше. Сто пятьдесят лет наши клиенты не имели никаких оснований жаловаться на нас. У нас свои деловые методы, и я не допущу, чтобы мы отступили от них, ввязавшись в разбойничью войну цен.

На лице Балмера появилось обиженное выражение.

– По-моему, вы совершаете ошибку. Но конечно, решать вам. Мое дело – предупредить. На днях я повстречался с их мистером Смитом – он ведь член моего клуба, – и, поверьте мне, у него есть голова на плечах.

– Рад это слышать, Хорас. Но ведь и вы человек деловой и опытный. Постарайтесь справиться при наших обычных расценках.

«Их мистер Смит… член моего клуба», – подумал Генри, когда Балмер ушел. У этой простой фразы был грозный подтекст. Раза два он встречался со Смитом на главной улице возле «Хроники», снимавшей этаж в здании страховой компании, и тот кланялся ему чопорно и почтительно, что, казалось, говорило о его желании сохранить дружественные отношения. Но совсем другое дело, если Смит заводит приятелей среди сотрудников «Северного света».

Разговором с Балмером начался один из тех неудачных дней, когда все не ладится. Мисс Моффат была невозможна, продажа сократилась еще на двести экземпляров, а проклятое сердце никак не хотело стучать ровно – то билось тяжело и редко, то делало рывок, как бегун на сто метров. Пейдж боялся привыкнуть к нитроглицериновым пилюлям, которыми его снабдил доктор Бард, и за весь день не принял ни одной. Но к пяти часам он решил, что больше терпеть не в состоянии, и отправился домой, надеясь хоть там найти покой. К несчастью, домашняя атмосфера за последние месяцы значительно ухудшилась. Почти сразу после свадьбы Генри понял, что совершил непоправимую ошибку, что Алиса не подходит ему ни в духовном, ни в физическом отношении, и философски принялся, говоря его собственными словами, приспосабливаться к обстоятельствам. Алиса не соответствовала его идеалу, но что в жизни соответствует идеалам? И в течение всех этих лет благодаря такту, самообладанию и терпеливой снисходительности к капризам Алисы, к ее легкомысленной непоследовательности и довольно частым истерическим взрывам он сумел сохранить с ней дружеские отношения и наладить довольно сносную семейную жизнь. Однако в последнее время и Алиса, и Дороти, которая, по выражению Ханны, пошла в мать, держались с ним враждебно, говорили ледяным тоном, то и дело обмениваясь многозначительными взглядами. Поэтому он был удивлен, когда на этот раз его встретили почти радостно. Алиса и Дороти пили чай в гостиной. Алиса даже улыбнулась ему:

– Генри, налить тебе чая? Как хорошо, что сегодня ты вернулся рано. У нас такие чудесные новости!

– Прекрасно, – сказал Генри, – я уже давно не слышал ничего приятного.

Взяв чашку, он сел и принялся размешивать сахар.

– Ну, сколько бы ты ни думал, ни за что не отгадаешь, ни за что! – Алиса остановилась, чтобы перевести дыхание. – Дорри получила приз в двадцать гиней!

– Правда, мне повезло?! – воскликнула Дороти. – И какая я умница!

Генри был утомлен и соображал с трудом. На минуту он подумал, что она каким-то чудом получила приз в художественной школе.

– Молодец, Дорри, – произнес он рассеянно, но тут же осознал, что это невозможно, и посмотрел на дочь. – А за что?

– А вот. Я, по обыкновению, шла домой со станции. И вдруг вижу, на углу нашей улицы стоят двое, какие-то незнакомые личности – понимаешь? – и совещаются, словно сбились с дороги. Так оно и было: едва я поравнялась с ними, тот, у которого был черный чемоданчик, и спрашивает меня: «Простите, мисс, это Хенли-драйв?» – «Да», – говорю и тут замечаю, что у него в петлице красно-бело-синяя ленточка, и меня словно осенило: «А вы – Человек-лотерея!» Он мне ужасно мило улыбнулся и сказал: «Он самый. А вы очень наблюдательная барышня, раз догадались об этом».

– Настоящее приключение, правда, Генри? – И пока он, ошеломленный, пытался собраться с мыслями, Алиса, которая больше не могла оставаться просто слушательницей, перебила Дороти и продолжила сама: – Тут он говорит: «Так как меня никто не мог опознать четыре дня, вы получите не пять гиней, вы получите двадцать», открывает свой чемоданчик и отсчитывает Дорри двадцать одну новенькую фунтовую бумажку.

– Это был момент! – вмешалась Дороти. – А потом мы разговорились. Второй оказался даже интереснее первого. Настоящий красавец… и держится так невозмутимо, немножко небрежно и говорит с американским акцентом. И они меня сняли… Что с тобой?

– Но почему они дали тебе эти деньги? – Генри говорил напряженно и глухо. – Чтобы получить приз, ты должна была держать в руках «Хронику».

– Я и держала.

– Так, значит, ты покупаешь их газету?

Сияние на лице Алисы угасло, и она слегка покраснела.

– Ах, Генри, – сказала она. – Нельзя ли без морали? Я люблю знать, что происходит на свете.

– И Дороти покупает для тебя эту газету?

– А что тут такого? – Ее лицо стало совсем пунцовым, однако она защищалась, призвав на помощь весь свой аристократизм. – Мне нравится, как они дают светские новости, а ведь из твоей газеты нельзя узнать решительно ничего. Кроме того, Тина Тингл очень забавна. Скажи, пожалуйста, что здесь дурного?

– Что дурного? – Хотя Генри и знал, что несбывшиеся честолюбивые мечты сделали Алису любительницей всяческих светских сплетен, все же он еле сдерживался. – Эти люди стремятся уничтожить нашу газету, а ты как ни в чем не бывало поддерживаешь их. Это уже переходит все границы! А ты, – он повернулся к Дороти, – как дурочка, хвастаешься своей удачей! Неужели ты не понимаешь, что они специально подстерегали тебя, что все это было подстроено? Конечно, получился очень милый разговор. Мне страшно подумать, что ты могла им наболтать! Ничего, завтра мы узнаем это во всех подробностях. Я заставил бы тебя немедленно отослать им эти злосчастные деньги, но тогда они поднимут еще больше шума.

Он встал и, задыхаясь от гнева, направился к двери; Дороти расплакалась.

– Вот ты всегда такой злой! Всегда все испортишь!

Но на этот раз сбитая с толку и присмиревшая Алиса ее не поддержала.

– Я одного не понимаю, – сказала она, словно рассуждая сама с собой, – как… если они против тебя так настроены… то есть я хочу сказать, зачем же тогда они дали Дороти двадцать гиней?

Генри решил, что дальнейшие разговоры бесполезны. Он и так уже сердился на себя за свою вспышку и с горечью думал, что эта грязная война, начавшаяся не по его вине, озлобляет и деморализует всех, кого коснется. Он знал, что должно последовать за этим происшествием, и на следующее утро его опасения полностью подтвердились. На средней полосе «Хроники» красовалась фотография его дочери в полный рост и подпись: «ДОРОТИ ПЕЙДЖ ПОЛУЧАЕТ НАШ ДЖЕКПОТ». Дороти улыбалась, держа в одной руке развернутый экземпляр «Хроники», а в другой – веер фунтовых бумажек. Собравшись с духом, Генри прочел помещенную ниже заметку:

Семнадцатилетняя Дороти Пейдж, очаровательная, живая и хорошенькая брюнетка (Почему вы не приняли участия в нашем конкурсе красоты, гадкая девочка? Как знать, быть может, вы сорвали бы и другой джекпот!), вчера сумела обнаружить нашего таинственного Человека-лотерею и упорхнула домой, унося в клювике двадцать золотых гиней. Поздравляем, Дороти!

Мисс Пейдж – Дорри для своих близких друзей (и, между прочим, дочь мистера Г. Пейджа, издателя нашего высокочтимого соперника – «Северного света») – сообщила в разговоре с нашим репортером много интересного. И она, и ее мать – благодарим вас, миссис Пейдж, – постоянные и верные читатели «Хроники», которая, по их общему мнению, наконец-то принесла в Хедлстон и вообще в здешние края дыхание молодости. Дорри, представительница младшего поколения, учится в художественной школе и не отстает от других в танцах, она любит хорошие фильмы, пластинки Джеки Диббса и – еще раз приносим извинения – «Хронику». Как и многим, многим другим, ей не по вкусу тихая застойная жизнь, ей надоела та унылая патриархальщина, которая столько лет душила все новое и передовое в нашем городе. «В конце концов, – улыбнулась Дорри, – мы живем в атомном веке, а не в каменном, мы не хотим ползти по-черепашьи, как в добрые старые дни дилижансов. Я – за рок-н-ролл! И считаю, что „Хроника“ нам очень полезна». Хорошо сказано, Дорри! И мы особенно ценим ваши слова, потому что их произнесла дочь Генри Пейджа. Наверное, наши читатели согласятся, что это – поистине высокая хвала.

Когда Генри пришел на утреннее совещание, в комнате царило уныние. Мейтленд, не поднимая головы, бросил на него исподлобья быстрый взгляд. Пул, теребя усы, внимательно рассматривал потолок, а Хедли, казалось, изо всех сил старался показать, что его здесь нет совсем. Только Балмер сидел прямо, и на его лице было написано сознание собственной правоты. Пейдж почувствовал благодарность к Мейтленду, когда тот нарушил общее неловкое молчание:

– Очень неудачно получилось, Генри, ничего не скажешь, но слезами делу не поможешь. Они ловко обработали бедную Дороти.