Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

– Вы меня не понимаете! – вскричал он. – Я не имею в виду ничего плохого. Я раскаялся. На коленях молил Бога о прощении. Но разве вы не видите: так Он показывает, что понимает нас. Снова сводит нас вместе. О Элисса, дорогая Элисса, мы любим друг друга. И почему так не должно быть? Это чудесно. Бог создал мужчину и женщину друг для друга. – Его губы дрожали, глаза влажно блестели, он простер руки и напыщенно произнес срывающимся голосом: – «И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, женщину, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего» [127] .

127

 Здесь и ниже цитируется Книга Бытия, глава 2.

Наступила мертвая тишина, потом Элисса язвительно поинтересовалась:

– Это все, что он сказал?

Но никакая ирония не могла остановить Роберта. Рванувшись вперед в крайнем возбуждении, он торопливо, безудержно продолжил цитировать:

– «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».

Распахнув глаза, Элисса воскликнула:

– Вы сумасшедший?

– Нет, я не сумасшедший. Лишь схожу с ума от любви к вам. – Его грудь тяжело вздымалась, по щекам катились слезы. – О Элисса, любимая, мы согрешили вместе. Но теперь мы принадлежим друг другу. Вы моя… ты та, которую любит душа моя. И теперь я буду славить тебя всем сердцем моим.

Она отрывисто выкрикнула:

– Прекратите этот идиотизм! Швырнете в меня еще одной порцией этого вашего ханжеского бреда, и я прикажу вас выдворить.

Он упал перед ней на колени, рыдая:

– О нет, Элисса, нет, нет… Вы не понимаете. Это прекрасно, это Песнь песней Соломона, я не постигал ее, пока не встретился с вами. Всеми этими долгими темными ночами, проведенными без вас, она звучала в моей голове. Пела, пела… «Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим». «Да лобзает она меня лобзанием уст своих». О, неужели вы не видите… неужели вы не видите, что я прошу вас выйти за меня замуж?

Элисса отпрянула. Целую минуту не раздавалось ни единого звука, кроме тяжелого, прерывистого дыхания Роберта. А потом, не в силах более сдерживаться, Элисса разразилась хохотом. Обессилев и вздрагивая от смеха, она откинулась назад.

– О боже! – выдохнула она. – Мне повезет, если я переживу эту поездку. Это уже слишком. Сначала одно, потом другое. А теперь еще и это. Знаете, это слишком… попросту слишком для меня.

На жалобно скривившемся лице Роберта была написана мольба о сострадании.

– Не смейтесь! – судорожно запричитал он. – Не смейтесь надо мной. Я знаю, что ваше положение намного выше моего. Но вы отдались мне. Вы меня любите.

Смех утих, Элисса смерила визитера жестким насмешливым взглядом и сказала с жалящим презрением:

– Прекратите эти идиотские рыдания.

– Не могу, – всхлипнул он, пытаясь взять ее за руку. – Ничего не могу с собой поделать.

– Встаньте!

– Как же вы не видите, – заныл он, – что я без ума от вас. Всю свою жизнь я не задумывался ни об одной женщине. А теперь не могу не думать. Не могу… не могу думать ни о чем другом.

– Встаньте! – холодно повторила она.

Трантер, пошатываясь, поднялся на ноги и застыл в отчаянии.

– А теперь слушайте, – продолжила Элисса. – И слушайте внимательно. Я вас не люблю. Я считаю вас самым невыносимым идиотом из всех божьих тварей. Тогда, во время плавания, я на мгновение понадеялась, что вам удастся меня развлечь. Но нет. Вы нагнали на меня ужасную скуку. И были слишком глупы, слишком самодовольны, чтобы это понять. У вас все напоказ, мой святой друг, но внутри вы совершеннейшая пустышка. Вы не мужчина. Вы дурак, эгоистичный дурак с Библией наперевес, бесхребетное насекомое. Я сама эгоистка и знаю это. Но вы… Вы самый толстокожий эгоист из всех, кто распевает псалмы. Воображаете, что вы посланный Небесами проповедник света, Божественный дар человечеству. Утверждаете, что искренни. И это хуже всего. Если бы вы были лицемером, я могла бы вас уважать. Но вы верите в свою спасительную миссию. Из кожи вон лезете, вопите о спасении и упиваетесь этим. А когда вам делают больно, распускаете нюни. Я застряла в этом мерзком отеле, кругом лихорадка, уплыть отсюда не удастся еще целую неделю. И тут приходите вы, льете слезы раскаяния и несете чушь о браке. Боже, это слишком смешно. Правда, меня от вас дико тошнит. А теперь, пожалуйста, уходите. Мне жарко, и мне смертельно скучно все это говорить. Еще мгновение – и я вспотею, а это будет слишком ужасно.

Его лицо вытянулось, крупное тело обмякло. Он смятенно и униженно уставился на нее, потом сглотнул и вскричал прерывающимся голосом:

– Вы не можете так думать, Элисса! О моя дорогая, драгоценная моя! Вы должны хорошо ко мне относиться. Я приличный человек. Я честен. Я добр. Я брошу все и уеду с вами. Я сделаю для вас все. Я… я добьюсь высокого положения… преуспею ради вас.

– Я бы предпочла, чтобы вы ушли, – безучастно бросила она.

– Позвольте мне помолиться, – простонал он и схватил ее за руку. – Просто позвольте мне помолиться. Может, это вернет вас мне. Не отсылайте меня вот так. Мы принадлежим друг другу с той ночи… с той чудесной ночи.

– Убирайтесь, – отрезала она пренебрежительно и взяла книгу, лежавшую на подлокотнике шезлонга. – Прошу, уходите.

Роберт застыл на месте, и при всей массивности фигуры вид у него был как у побитой собаки. Покопавшись в нагрудном кармане, он достал носовой платок и тайком высморкался. Прошло две минуты. Теперь он пожирал глазами линии ее расслабленного тела, на его щеках снова проступили алые пятна. Он отошел, потом остановился, опять взглянул на Элиссу. В очередной раз залился румянцем и произнес, заикаясь:

– А вы не могли бы… о Элисса, если вы не хотите за меня замуж… – Он чего-то выжидал, губы у него пересохли, а глаза впились в ее молочно-белую кожу. Он надеялся, что она ему поможет, но она молчала. – Скажем… если бы… – начал он заново, – может, вы будете так милы ко мне…

– Нет, – ответила она, не потрудившись даже оторвать взгляд от страницы. – В данный момент меня это не интересует.

Трантер в отчаянии потупился, на него одновременно нахлынули гнев и печаль. Уголки рта угрюмо опустились. Потерпев поражение, он отмел мольбы. Осознание унижения наполнило его рот горечью.

– Значит, не хотите иметь со мной никаких дел, – бросил он. – Видимо, я для вас недостаточно хорош. У вас нет права меня презирать. Вы… сидите здесь, хотя ваша подруга больна… Вы слишком эгоистичны, чтобы пойти к ней!

– Именно, – вкрадчиво согласилась она. – Я же сказала, что я эгоистка.

Похоже, он едва ее слышал.

– Видимо, ждете, что я сейчас незаметно исчезну?! Покончили со мной, так? Вот и отлично. Я вам покажу, что и двух центов не дал бы за ваше мнение! Я вам покажу, кто тут бесхребетное насекомое! – Он толкнул дверь плечом, потом дернул дверную ручку, распахнул дверь. Повернувшись, в упор взглянул на Элиссу, охваченный жарким, безрассудным негодованием. – Наверное, вообразили, что можете вытирать о меня ноги, – воскликнул он, – смотреть на меня свысока! Вот погодите – и сами увидите. Я вам покажу! Знайте, я вам покажу! – Его голос возвысился до крика, затем, яростно хлопнув дверью, визитер умчался.

В данный момент он вряд ли соображал, что именно ей покажет. С пылающим лицом скатился по ступенькам и выскочил из отеля, чувствуя лишь этот сжигающий его жар. Без оглядки пробежал через площадь. Куда угодно, лишь бы уйти отсюда. Но в Лагуну он не вернется – невозможно встретиться снова с этим злобным, проклятым, подозрительным Роджерсом. Это его убьет. Нет-нет, он останется здесь. Он хотел здесь остаться – и останется. Он еще им покажет… покажет им всем!

Потом его будто бы осенило – он вспомнил об отеле на Калле-де-ла-Туна. Роберт знал, конечно знал, какого сорта это заведение. По крайней мере, подозревал. Он сглотнул сухой комок в горле, решая в уме любопытное уравнение. Он не может туда пойти, и ясно почему: это плохое, злачное место. И все же он колебался: его тянуло туда, а трусость мешала. Но ему нужно где-то остановиться… возвращаться к Роджерсу нельзя… и он не знает наверняка… не может знать, действительно ли этот отель – вместилище порока? Не подобает служителю истины судить превратно. А если заведение и вправду грязное, разве он не должен пойти туда, чтобы попытаться его очистить?! Пока Роберт, напустив туману, подводил себя к желаемому решению, шаг его ускорился, а ноги как будто сами повернули в нужном направлении и понесли его к гавани. Он начал молиться, и в его бормотании испуг смешивался с обескураживающей откровенностью: