Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

За последнее время у Прескотта не было такого душевного подъема. Но теперь он сполна испытал это тонкое и волнующее чувство. Он не осознавал, что поводом для этого стала его любовь к Энн. Понимал только, что Энн будет там, снова будет работать с ним, помогать ему самим своим присутствием.

В половине шестого ему сообщили, что машина стоит у подъезда. Он выкурил последнюю сигарету, спустился вниз, и его отвезли в больницу. Без пяти минут шесть Прескотт вошел в операционную.

Энн была там. Он мгновенно осознал это, хотя даже не посмотрел на нее и выражение его лица не изменилось.

Когда она протянула ему халат, после того как он вымыл руки, он сказал официально, вполголоса:

– Спасибо, что приехали. – Не более того.

Она не ответила. Никаких слов не требовалось. К тому же ее учили редко использовать слова на этой сцене, где имели значение только поступки.

И вот все было готово, надета последняя марлевая маска. По знаку Прескотта вкатили на каталке пациентку, уже под анестезией. Три четких, хорошо отработанных движения – и Роуз лежала на операционном столе, на этой сверкающей конструкции из стали и хрома, тело пациентки было завернуто в белую простыню, а голова, теперь лишенная прекрасных волос, превратилась в сияющий под колпаками дуговых ламп шар, смазанный йодом.

Прескотт в последний раз осмотрелся, охватив взглядом Синклера в халате, стоящего напротив него, сутулую фигуру анестезиолога, четырех медсестер и Энн, – все в белом. Прескотт держался как странный дирижер, готовый исполнить с этой странной белой компанией симфонию жизни и смерти. Затем он положил пальцы в перчатках на ярко освещенный шар – голову живого человека, – натянул кожу и разрезал ее до кости. Без всякой просьбы в его руке оказались тампон, щипцы для артерий, еще один тампон. Затем трепан [221] . И он начал сверлить.

221

Трепан – хирургический инструмент, используемый для сверления кости при трепанации.

Каким странным был розоватый, пульсирующий мозг под полупрозрачными оболочками – этот нежный, думающий человеческий мозг, мозг Роуз Боули, обреченной на слепоту. Под воздействием ланцета оболочки расступились, и Энн, наклонившись, увидела извилины коры, замысловатые и гладкие.

В этот центр человеческой жизни необходимо было вонзить нож, проткнуть его, рассечь, вылущить очаг поражения, отделить больные ткани от здоровых. И все это должен был сделать Прескотт.

Тот, кто не отдавал себе отчета в запредельных сложностях и опасностях, связанных с этой операцией, не смог бы полностью осознать, насколько она ошеломляюще трудна. Но Энн все понимала. Она мысленно видела сотни клеток мозга в их изолирующих оболочках, как они соединяются между собой наподобие электрических цепей. Она знала, что Прескотту достаточно перерезать или пересечь одну сложную цепь, и случится непоправимое. Любая операция – вообще дело достаточно серьезное, но обычно хирург, по крайней мере, получает некоторое пространство для маневра: он может перевязать разорванную артерию и зашить неверный разрез. Здесь же нет права на ошибку, нет возможности что-то исправить, нет второго шанса.

Энн всем сердцем была с Прескоттом, когда он уверенно и неторопливо делал свое дело, склонившись над пациенткой. Он работал уже почти час, и до сих пор не удалось проникнуть в самое основание опухоли. Чтобы выделить и отодвинуть препятствующие этому волокна, требовалось время. Операция могла занять не менее трех часов. Тут следовало проявить бесконечное терпение, а также бесконечное мастерство. Энн заметила, что взгляд Прескотта становится все напряженнее, на его лбу выступили мелкие капельки пота. В помещении было невыносимо жарко.

Минуты тянулись медленно. И так же медленно пальцы Прескотта двигались внутри черепа Роуз Боули. Внезапно Энн заметила, что доктор Синклер в каком-то смятении подался вперед и заглянул через открытую рану в ткани мозга. С замиранием сердца Энн поняла, что Прескотт столкнулся с неожиданной проблемой. На мгновение он прекратил свои манипуляции и поднял голову, чтобы посмотреть на коллегу. Стоя над операционным столом, хирурги переглянулись Взгляд Синклера был полон опасения и молчаливого предупреждения. Энн инстинктивно прочитала его смысл. «Остановись! – говорил этот взгляд. – Размеры опухоли гораздо больше, чем мы думали. Она давит на жизненно важные центры. Вернись по своим следам, закрой рану. Пойдешь дальше – и пациент умрет».

Но Прескотт не дрогнул. И его молчаливый ответ Энн прочла еще легче: «Если вернусь, она останется слепой. Что бы ни случилось, я продолжаю».

Глава 66

Этот весьма выразительный обмен взглядами длился всего несколько секунд. Никто в операционной, кроме Энн, не обратил на это внимания. Никто не заметил болезненной реакции Синклера, когда Прескотт протянул руку и нарочито медленно сказал:

– Трепан, пожалуйста.

Энн передала ему инструмент. Прескотт собирался увеличить отверстие в этом и без того пострадавшем черепе.

На мгновение пульс Энн почти перестал биться. Синклер не бросил бы такой отчаянный взгляд, если бы Прескотт не шел на смертельный риск. В каком-то ослепительном озарении Энн вдруг поняла, почему так охотно приехала сюда, чтобы помочь ему, почему, помимо всего прочего, она желала ему успеха. Не просто из-за огромной преданности своей работе, чего было бы вполне достаточно. Нет, было еще кое-что. Все ее самовнушение насчет якобы профессиональной дружбы с Прескоттом растаяло, как воск в пламени. И с каким-то странным покаянным чувством она воспылала ненавистью к самой себе за самообман, за то, что все эти последние месяцы трусливо убегала от непреложной правды. Наконец-то она поняла, что любит его.

Она стояла рядом, передавая ему один за другим сверкающие инструменты, внешне бесстрастная и почти недвижимая, и в то же время лихорадочно молилась, чтобы у него все получилось.

Минуты шли, Роуз Боули продолжала дышать, и Энн почувствовала перемену в состоянии доктора Синклера.

От него больше не исходил осуждающий страх. С невольным восхищением он следил за движениями хирурга, по мере того как тот все глубже и глубже проникал в мозг. А затем что-то похожее на вздох удивления сорвалось с прикрытых маской губ Синклера, когда Прескотт точным аккуратным движением извлек из глубокой раны неровную фиброзную массу. Это были последние остатки опухоли.

Энн чуть не заплакала от чувства триумфа и облегчения. Теперь, когда опасный момент миновал, Прескотт стал действовать быстрее, чем раньше, перевязывая кровеносные сосуды, накладывая швы на оболочку, обрабатывая наружные раны. И, сдерживая поток невыраженных эмоций, Энн мысленно просила его поторопиться. Столь затянувшаяся операция, должно быть, до предела истощила силы Роуз.

Затем, в полном затишье, все закончилось с последним кетгутом, последним швом. Роуз, обложенную одеялами и грелками, увезли на каталке в комнату, примыкающую к палате.

Каким бы долгим и безжалостным ни было испытанное напряжение, последовавшая за ним реакция была еще хуже. Энн с трудом доплелась до стерилизационного барабана, чтобы приступить к повторной обработке инструментов. Сам Прескотт все еще стоял у операционного стола, как будто не подозревая, что ему больше не нужно наклоняться и напрягаться. Только когда Синклер положил руку ему на плечо, он словно очнулся, глубоко вздохнул и двинулся вместе со своим коллегой в сторону умывальной комнаты.

Было странно, что им снова предстоит заговорить после такого долгого молчания. Похоже, Синклеру так и казалось. Прошло несколько минут, прежде чем он сказал: