Издержки хорошего воспитания

Она склонилась над ним. Потом выпрямилась и снова поглядела на него.

— Папа! — позвала она неуверенно.

Отец по-прежнему оставался неподвижен. Румянец на его лице растаял в одно мгновение.

— Папа!

До нее дошло — и от этой мысли все похолодело и грудь сдавил железный лиф — дошло, что она одна в комнате. И безумный миг спустя она призналась себе, что ее отец умер.

V

Йенси осудила себя с привычной кротостью — осудила, как мать могла бы осудить буйное и избалованное дитя.

Она не была семи пядей во лбу и не жила по законам упорядоченной и продуманной философии собственного изобретения. Такая катастрофа, как смерть отца, немедленно отозвалась в ней истерической жалостью к себе. Первые три дня прошли будто в бреду. Но сентиментальная цивилизация, столь же безотказная, как и мать-природа, в исцелении ран самых удачливых своих чад, ниспослала ей некую миссис Орал, которую Йенси прежде не выносила за страстный интерес к подобным горестным событиям.

Как бы то ни было, миссис Орал похоронила Тома Боумена. На следующее утро после смерти отца Йенси послала телеграмму своей чикагской тетке по материнской линии, но сдержанная в чувствах состоятельная дама не отозвалась.

Все четыре дня Йенси провела в своей спальне, слушая шаги входящих и выходящих, а то, что дверной звонок был отсоединен, только усилило ее нервозность. Таков был приказ миссис Орал! Звонки не должны звенеть!

После похорон напряжение спало. Йенси, облаченная в траурные обновы, оглядела себя в трельяже и всплакнула — до того печальной и красивой она себе показалась. Она спустилась в гостиную и попыталась почитать журнал про кино, надеясь, что ей не придется сидеть в доме одной после четырех часов, когда на землю опустится зимний мрак.

После полудня миссис Орал посоветовала служанке carpe diem, [38] и, когда Йенси как раз шла на кухню удостовериться, что та уже ушла, неожиданно зазвонил отключенный звонок. Йенси вздрогнула. Подождав с минуту, пошла открывать. Это был Скотт Кимберли.

— Я просто хотел узнать, как вы, — сказал он.

— О, спасибо, значительно лучше, — ответила она с тихим достоинством, соответствующим, как ей казалось, ее положению.

Они неловко переминались в гостиной, мысленно воссоздавая недавнюю полушутливую-полусентиментальную встречу. Теперь та казалась неуважительной прелюдией к последовавшему страшному бедствию.

38

Лови момент (лат.).

У них не было взаимопонимания, не было между ними и пропасти, через которую можно было бы перебросить мост малейшей отсылкой к общему прошлому, и не было оснований, которые давали бы Скотту право сделать вид, что он разделяет ее горе.

— Не хотите ли зайти? — спросила она, нервно кусая губы.

Он последовал за ней в гостиную и сел рядом на кушетке. И минуту спустя она уже рыдала на его плече, только потому, что он был с нею, живой и дружелюбный.

— Полно, полно, — повторял он, приобняв ее и поглаживая с идиотским выражением лица, — тише, тише, тише.

Скотт был достаточно мудр, чтобы не делать далекоидущих выводов. Она была переполнена горем, одиночеством, жалостью к себе. Подошло бы любое плечо. И хотя оба трепетали, как лани, он все-таки чувствовал себя столетним стариком. Она отодвинулась.

— Извините меня, — пролепетала она неразборчиво, — но сегодня все ужасно.

— Я представляю, что вы чувствуете, Йенси.

— Я… я промочила вам пиджак?

Отдавая должное общей скованности, оба истерически захохотали, и благодаря смеху она немедленно вспомнила о приличиях.

— Право же, не знаю, почему я выбрала ваше плечо, — запричитала она, — я совсем не ждала первого во… вошедшего, чтобы кинуться на него.

— Я воспринимаю это как комплимент, — откликнулся он трезво, — и понимаю ваше состояние. — Потом, после паузы: — У вас есть какие-нибудь планы?

Она покачала головой.

— Сму… смутные, — прошептала она, всхлипывая. — Я по… подумываю пожить у тетки в Чикаго какое-то время.

— Без сомнения, это лучшее, что можно придумать, самое лучшее. — И, не зная, что еще сказать, добавил: — Да, самое лучшее.

— А вы, что вы делаете в городе? — поинтересовалась она, затаив на минуту дыхание и промокая глаза платочком.

— Ну, я же гощу у… у Роджерсов, там и остановился.

— Охотитесь?

— Нет, просто гощу.

Он не признался, что остался из-за нее. Она могла бы счесть это дерзостью.

— Я понимаю, — сказала она, но не поняла.

— Я хотел бы знать, что я могу сделать для вас, Йенси, — все, что в моих силах. Может, оформить какие-либо бумаги, любое поручение — все, что угодно. Может, вам стоит закутаться и подышать воздухом. Хотите, я покатаю вас в вашей машине как-нибудь вечерком? Никто нас не увидит.

Он скомкал последние слова, будто эта мысль забрезжила по неосторожности. Они в ужасе уставились друг на друга.

— Нет-нет, благодарю, — заплакала она, — не хочу гулять, честно.

К его облегчению, дверь дома открылась и вошла пожилая дама. Это была миссис Орал. Скотт немедленно встал и попятился к выходу.

— Ну, раз вы убеждены, что я ничем не могу помочь…

Йенси представила его миссис Орал, а потом, оставив старушку у камина, проводила гостя до ворот. И там ей пришла в голову идея:

— Подождите минутку.

Она побежала вверх по ступенькам и вернулась с розовым клочком бумаги.

— Вот, что вы можете сделать, — сказала она. — Пожалуйста, получите наличными в Первом Национальном банке. А занести можете когда удобно.

Скотт достал бумажник и открыл его.

— Давайте я прямо сейчас дам вам за него наличными, — предложил он.

— О, это не к спеху.

— Но я же могу.

Он вытащил три стодолларовые купюры и протянул их Йенси.

— Это так мило с вашей стороны, — сказала Йенси.

— Не стоит, что вы. Можно, я навещу вас, когда попаду еще раз на запад?

— Хотелось бы, чтобы это случилось.

— Тогда случится. Я возвращаюсь на побережье сегодня.

Дверь захлопнулась за ним, и он исчез в зимних сумерках, а Йенси вернулась к миссис Орал. Миссис Орал прибыла обсудить планы:

— Итак, дорогая, что вы собираетесь делать? Мы обязаны планировать будущее, и хотелось бы знать, что у вас на уме.

Йенси постаралась задуматься. Она чувствовала себя ужасно одинокой на всем белом свете.