Изгнанник. Каприз Олмейера

Старый капитан грустно кивнул и опустил глаза. Олмейер смотрел на него с растущим негодованием.

– Ей-богу, у вас нет сердца, – не выдержал он. – Совершенно нет сердца. Думаете только о себе. До вас, похоже, не доходит, что, потеряв корабль – я более чем уверен, что это произошло из-за вашего головотяпства, – вы пустили по миру меня и маленькую Нину. Что теперь будет со мной и с ней? Вот что я хочу услышать. Вы привезли меня сюда, сделали своим партнером, а теперь, когда все полетело к чертям собачьим – по вашей вине, заметьте! – вы рассуждаете о своем корабле. О корабле! Новое судно вы еще можете раздобыть. А вот торговле нашей здесь кранты – скажите спасибо Виллемсу. Вашему дорогому Виллемсу!

– Не беспокойся о Виллемсе. Я им еще займусь, – мрачно процедил Лингард. – А что касается торговли… Ты у меня еще разбогатеешь, мальчик мой. Не дрейфь. У тебя найдется груз для шхуны, что привезла меня сюда?

– Сарай забит ротангом. В погребе восемьдесят тонн гуттаперчи. Больше я уж не достану, к гадалке не ходи.

– Значит, грабежей все-таки не было. Ты в общем-то ничего не потерял. Ну тогда… Эй! Какого черта!

– Грабежей? Нет! – вскрикнул Олмейер и взмахнул руками.

Он откинулся на спинку стула, его лицо побагровело. На губах выступила белая пена и потекла по подбородку, глаза закатились, обнажив белки. Когда Олмейер пришел в себя, Лингард стоял над ним с пустым кувшином для воды в руках.

– С тобой приключился какой-то приступ, – озабоченно произнес старый моряк. – Что это было? Ты нагнал на меня страху. Так неожиданно.

Волосы Олмейера намокли и прилипли к голове, как будто он вынырнул из-под воды. Он выпрямился, хватая ртом воздух.

– Позор. Немыслимый позор. Я…

Лингард поставил кувшин на стол и внимательно посмотрел на помощника. Олмейер вытер ладонью лоб и продолжил свой сбивчивый рассказ:

– Как только вспомню, теряю контроль над собой. Я уже сказал, что Виллемс поставил корабль на стоянку прямо напротив нашего причала, но у другого берега, там, где владения раджи. Корабль окружало столько лодок, что казалось, будто его перевозят на плоту. Все до последнего челнока в Самбире туда пожаловали. В бинокль я мог разглядеть лица стоявших на корме: Абдуллы, Виллемса, Лакамбы – всех-всех. Старый холуй Сахамин тоже явился. Мне все было хорошо видно. Между ними шел какой-то спор. Наконец спустили корабельную шлюпку. В нее прыгнул один из арабов и поплыл к пристани Паталоло. Потом прошел слух, что им отказали в приеме. Я же думаю, что ворота просто не успели разгородить достаточно быстро, чтобы впустить торопливого гонца. Как бы то ни было, лодка почти тут же вернулась. Я наблюдал скорее из любопытства, как вдруг заметил, что Виллемс и еще несколько человек вышли вперед и с чем-то возятся. Эта женщина тоже с ними была. Ох уж эта женщина…

Олмейер поперхнулся. Казалось, приступ опять повторится, но неимоверным усилием он подавил его и взял себя в руки.

– И тут – «бабах!». Они пальнули в ворота Паталоло из пушки, и, прежде чем я успел перевести дух – я от неожиданности вздрогнул, что и говорить, – они делают еще один выстрел и разносят ворота в щепки. После этого, видно, решили, что дело сделано, уселись завтракать на юте. Абдулла сидел среди них как истукан, скрестив ноги и сложив руки. Есть в компании ему, видите ли, не по чести, но быть главным в застолье – всегда пожалуйста. Виллемс, отделившись от толпы, все ходил и смотрел на мой дом в подзорную трубу. Я не утерпел и погрозил ему кулаком.

– Ай, молодчина, – мрачно похвалил Лингард. – Конечно, так все и поступают. Не можешь вступить в драку, так хотя бы позли противника.

Олмейер презрительно отмахнулся и продолжил как ни в чем не бывало:

– Вы можете говорить что угодно. Вам не понять моих чувств. Он меня увидел и, не отрывая глаз от трубы, вскинул руку, будто отвечая на приветствие. Я уже решил, что после Паталоло стану очередной мишенью, и поднял на флагштоке британский флаг. Другого средства защиты у меня не было. Кроме Али, со мной остались всего три человека, да и те калеки, слишком слабые, чтобы сбежать. Я бы мог вступить в бой и в одиночку: злости бы хватило, но со мной был ребенок. Куда бы я ее дел? С матерью вверх по реке нельзя отправить. Вы же знаете – на мою жену невозможно положиться. Я решил не лезть на рожон, но не мог позволить, чтобы кто-то высадился на берег. Частная собственность, официально купленная у Паталоло, и все такое. Она моя по праву, не так ли? Утро прошло спокойно. Позавтракав на барке в присутствии Абдуллы, большинство разошлись по домам, остались только местные шишки. Часа в три дня ко мне на лодке приплыл Сахамин. Я взял пистолет и вышел на подмостки поговорить, но причалить не разрешил. Старый лицемер сказал, что Абдулла шлет привет и желает обсудить одно дело. Не поднимусь ли я на борт? Я сказал, что не поднимусь, и передал: пусть Абдулла мне напишет, я отвечу, но никаких переговоров ни на корабле, ни на берегу не будет. И еще предупредил: если кто сунется за ограду, буду стрелять, не посмотрю, кто передо мной. На это старый хрыч с оскорбленным видом воздел руки к небу и быстренько погреб обратно – с докладом, надо думать. Примерно через час шлюпки с Виллемсом и другими пристали перед домом Паталоло. Было очень тихо. Никаких тебе выстрелов или криков. Бронзовые пушки, которые вы в прошлом году подарили радже, они столкнули в реку. Там очень глубоко у самого берега. Вы и сами знаете, что русло в этом месте глубже всего. Часам к пяти Виллемс вернулся на борт и подошел к Абдулле, стоявшему на корме у штурвала. Он долго говорил, размахивал руками, что-то объяснял, указывая то на мой дом, то на плес. Наконец, перед самым закатом они подняли якорь и в дрейфе отошли на полмили к соединению двух речных рукавов, где, как вы сами могли видеть, торчат по сей день.

Лингард кивнул.

– В тот вечер, как мне потом передали, Абдулла впервые за все время посетил Самбир. Его принимали в доме Сахамина. Я отправил Али в поселок за новостями. Он вернулся к девяти и доложил, что Паталоло сидел у костра Сахамина по левую руку от Абдуллы. У них там было важное совещание. Али решил, что Паталоло взяли в плен, но он ошибался. Фокус им удался. Насколько я могу судить, все было готово уже к полуночи. Паталоло в сопровождении дюжины лодок с факелами вернулся к своему разрушенному палисаду. Похоже, уговорил Абдуллу пощадить его и подбросить до Пенанга на «Властелине островов». А оттуда он уж сам отправился бы в Мекку. Стрельбу, скорее всего, списали на недоразумение. Так оно, несомненно, и было. Паталоло не собирался оказывать сопротивление: согласился убраться отсюда, как только корабль будет готов выйти в море, и на следующий день поднялся на борт с тремя женщинами и полудюжиной таких же, как он, стариков. По приказу Абдуллы его встретили салютом из семи пушек. С тех пор Паталоло так и живет на корабле – уже пять недель. Вряд ли он покинет реку живым. В любом случае до прибытия в Пенанг точно не доживет. Лакамба присвоил все его имущество, а в обмен всучил радже вексель на дом в Пенанге, принадлежащий Абдулле. Паталоло ни за что не доберется туда живым. Теперь вам ясно?

Олмейер несколько минут просидел молча, с потерянным видом, потом заговорил:

– Ночью, разумеется, начались всяческие потасовки. Несколько человек воспользовались моментом неопределенности для сведения старых счетов. Я всю ночь продремал в этом кресле. Время от времени до меня доносились гвалт, крики, из-за чего я просыпался и хватался за револьвер. Никого, правда, не убили. Пара пробитых голов – мелочи. Рано утром Виллемс еще кое-что придумал, чему я совершенно не удивился. Как только рассвело, они принялись устанавливать флагшток в дальнем конце поселка, где для Абдуллы сейчас строят дома. После восхода солнца вокруг флагштока собралась куча народа. Пришли буквально все. Виллемс стоял, прислонившись к шесту, обняв эту женщину за плечи. Для Паталоло принесли кресло, Лакамба стоял по правую руку от старика, пока тот говорил. Собрались все жители Самбира – женщины, рабы, дети, все до единого! Паталоло выступил с речью. Он сказал, что милостью Всевышнего отправляется в паломничество. Скоро сбудется самое заветное желание его сердца. Потом, повернувшись к Лакамбе, попросил справедливо править в его отсутствие. Они разыграли комедию – Лакамба уверял, что не заслужил такой чести, Паталоло настаивал. Бедный старый дурак! Как ему, наверное, было горько. Его принудили унижаться перед мерзавцем, упрашивать разбойника, чтобы тот его ограбил! Старый раджа был до смерти напуган. Как бы то ни было, ритуал он выполнил, и Лакамба наконец согласился. После этого к толпе с речью обратился Виллемс. Он сказал, что по дороге на запад раджа, то есть Паталоло, встретится в Батавии с великим белым правителем и заручится покровительством для Самбира. А до тех пор я, оранг-бланда, ваш друг, подниму флаг, под которым вам ничего не будет грозить. И поднял голландский флаг. Его шили ночью второпях из обрывков холстины, флаг получился тяжелым и повис на шесте, а толпа стояла и пялилась. Али говорил, что все ахнули от удивления, однако никто даже не вякнул, один Лакамба вышел и громко объявил, что в течение дня каждый житель поселка должен пройти мимо флага с непокрытой головой, поклониться ему и произнести «салям».

– Черт подери! – воскликнул Лингард. – Но ведь Абдулла британский подданный!

– Абдуллы там вообще не было, он в тот день не спускался на берег. Однако Али хватило ума заметить, что на толпу были направлены пушки «Властелина островов». Они зацепились верпом за берег и развернули барк по течению так, чтобы можно было дать по поселку залп всем бортом. Ловко придумали, а? Да только о сопротивлении никто даже не думал. Оправившись, некоторые начали насмешливо ворчать. И только Бахасун наскакивал на Лакамбу с громкими упреками, пока один из людей Лакамбы не трахнул его по голове палкой. Смачный, говорят, получился треск. После этого насмешки прекратились. Паталоло ушел, Лакамба занял его место в кресле у флагштока, толпа волновалась, словно не могла решить, разойтись по домам или остаться. Вдруг за спиной у Лакамбы поднялся переполох. На Виллемса набросилась его спутница. Али говорил, налетела на него как дикий зверь, но Виллемс скрутил ее и повалил на землю. Никто точно не знал, из-за чего она разъярилась. Одни говорили – из-за флага. Виллемс сгреб ее в охапку, бросил в лодку и отвез на корабль Абдуллы. Первым поклониться флагу подошел Сахамин. За ним потянулись другие. К обеду в поселке все успокоилось, Али пришел и все рассказал.

Олмейер протяжно вздохнул. Лингард вытянул ноги и потребовал:

– Дальше!

Олмейер как будто боролся с самим собой, наконец выдавил:

– Худшее еще впереди. Неслыханные вещи! Позор! Немыслимый позор!

Глава 3

– Ну хорошо! Рассказывай уж до конца. Не могу себе представить, что… – начал Лингард и замолчал на несколько секунд, ожидая продолжения.

– Не можете себе представить? Этого следовало ожидать, – вскинулся Олмейер. – Ну тогда слушайте. После возвращения Али я немного успокоился. Все-таки в Самбире установилось некое подобие порядка. У меня британский флаг был поднят с утра, и я чувствовал себя в большей безопасности, чем раньше. Некоторые из моих людей после обеда вернулись. Вопросы я не стал задавать, отправил их работать, как будто ничего не случилось. Под вечер – было около пяти часов или полшестого – я вышел с ребенком на причал и услышал крики в дальнем конце поселка. Поначалу я не обратил на них внимания, но вскоре прибегает Али и говорит: «Хозяин, давайте я уведу ребенка, в поселке неспокойно». Я отдал ему Нину, а сам взял револьвер и через дом вышел на задний двор. Спускаясь по ступеням, я увидел, как из сарая кухонной прислуги разбегаются девчонки. На другой стороне сухой канавы, определявшей границу наших владений, улюлюкала большая толпа. Кусты, что росли вдоль канавы, не позволяли их видеть, но было слышно, что толпа разъярена и кого-то преследует. Пока я стоял и гадал, что происходит, этот Джим Энг… китаец, который поселился здесь несколько лет назад, помните его?

– Он был у меня пассажиром, это я его сюда привез, – воскликнул Лингард. – Превосходный китаец.

– Вы привезли? Я уже позабыл. Ну, этот Джим Энг продрался сквозь кусты и, буквально рухнув в мои объятия, задыхаясь, сказал, что за ним гнались, потому что он отказался снять шляпу перед голландским флагом. Джим был не столько напуган, сколько зол и возмущен. Разумеется, ему пришлось убегать, за ним гнались человек пятьдесят, дружки Лакамбы, но драки он не боялся. Говорил, что он английский подданый и не намерен снимать шляпу перед чужим флагом. Я попытался его успокоить, а толпа тем временем орала по другую сторону канавы. Я предложил ему взять одну из моих лодок и переправиться через реку, пересидеть на другом берегу пару дней. Он отказался. Это, мол, ниже его достоинства. Он англичанин и готов биться насмерть. «Там одни черные, – говорил он. – Белые люди, такие, как вы и я, любого в Самбире одолеют». Кипел от возбуждения. Толпа немного умерила пыл, я подумал, что смогу спрятать Джима без особого риска, как вдруг услышал голос Виллемса. Он крикнул мне по-английски, чтобы я впустил на свой участок четырех человек забрать китайца. Я ничего не ответил. И Джиму тоже приказал помалкивать. Через некоторое время Виллемс опять крикнул: «Не сопротивляйся, Олмейер. Не советую. Я пока что сдерживаю толпу. Не пытайся их остановить!» Звук голоса этого ничтожества привел меня в бешенство. Я не удержался и крикнул: «Ты лжешь!» Тут Джим Энг сбросил куртку, подтянул штаны, чтобы не потерять их в схватке, выхватил у меня револьвер и бросился назад через кусты. Кто-то резко вскрикнул: видимо, он в кого-то попал, поднялся страшный вой, и не успел я глазом моргнуть, как они перескочили через канаву, прорвались сквозь кусты и набросились на нас! Просто нас смяли! Сопротивляться не было никакой возможности. Меня сбили с ног, Джим Энг получил дюжину ссадин, нас мгновенно оттащили в глубь двора. В рот и глаза набилась пыль. Я лежал на спине, на мне сидели трое или четверо этих обормотов. Я слышал, как где-то рядом Джим Энг пытается что-то кричать. Ему то и дело сдавливали глотку, и он начинал хрипеть. С двумя бугаями, сидевшими у меня на груди, я и сам едва мог дышать. Прибежал Виллемс и распорядился поднять меня с земли, но не отпускать. Меня отвели на веранду. Я посмотрел по сторонам – ни Али, ни ребенка нигде не было видно. Мне немного полегчало. Я попытался вырваться… Боже!

Лицо Олмейера перекосилось от приступа гнева. Лингард пошевелился в кресле. Передохнув, Олмейер продолжил:

– Меня держали, выкрикивая в лицо угрозы. Виллемс снял мой гамак и бросил этой кодле, потом открыл ящик стола, нашел в нем наперсток, иголку и парусные нитки. Мы шили тент для вашего брига, как вы просили во время нашего последнего плавания. Виллемс, конечно, знал, где что лежит. По его приказу они положили меня на пол, завернули в гамак и начали зашивать от ног к голове, точно мертвеца. За работой он гнусно посмеивался. Я ругал его последними словами, которые только мог вспомнить. Виллемс приказал им зажать мне рот и нос, что они и сделали своими грязными лапами! Я чуть не задохнулся. Если пытался пошевелиться, получал тычок под ребра. Продев в иглу очередную нитку, он методично продолжал работу. Зашив меня по самое горло, он встал и сказал: «Сойдет. Отпустите его». Эта его женщина тоже стояла рядом, видимо, они помирились, и хлопала в ладоши. Я лежал на полу, как тюк с товаром, он смотрел на меня свысока, а женщина повизгивала от удовольствия. Как тюк с товаром! Все улыбались до ушей, на веранде их было полным-полно. Я пожалел, что не умер. Клянусь, капитан Лингард, так и было! Я и теперь хочу умереть, как только вспомню об этом!