Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Изгнанник. Каприз Олмейера
Шрифт:

На лице капитана проступило сочувствие с примесью негодования. Олмейер уронил голову на руки, лежащие на столе, и продолжил рассказ в этом положении сдавленным глухим голосом.

– Наконец, по указанию Виллемса, меня швырнули в большое кресло-качалку. Меня зашили так плотно, что я застыл в одном положении, как деревянная колода. Он крикливо отдавал распоряжения, а этот мерзавец Бабалачи следил за их исполнением. Все беспрекословно ему подчинялись. Тем временем я лежал в кресле бревно-бревном, а эта баба, сидя на ковре, корчила мне рожи и щелкала пальцами у меня перед носом. Женщины – это зло, не находите? Я ее прежде в глаза не видел, ничего ей не сделал. А она надо мной издевалась. За что? Время от времени она бросала меня и вешалась ему на шею, а потом возвращалась к моему креслу и снова принималась за свои выходки. Виллемс только смотрел и не мешал ей. У меня со лба лился пот, ел глаза, а руки зашиты. Временами я был как слепой, но иногда еще мог видеть. Она подтащила его за руку к моему креслу. «Я

не хуже белой женщины», – говорила, тиская его за шею. Вы бы видели морды этих типов на веранде! Они были в шоке и сгорали от стыда за ее поведение. И тут она его вдруг спрашивает: «Когда ты его убьешь?» Представьте себе, что я в эту минуту пережил. Видимо, упал в обморок, потому что не помню, что он ответил. Кажется, между ними завязался спор. Виллемс рассердился. Когда я снова пришел в себя, он сидел рядом на корточках, а ее уже не было. Наверно, послал ее позвать мою жену, которая все это время сидела в доме. Виллемс сказал мне (я до сих пор слышу его хриплый глухой голос): «Тебя никто пальцем не тронет». Я промолчал. Он дальше: «Прошу обратить внимание, что флаг, который ты поднял – кстати он не твой, – никто не сорвал. Передай это капитану Лингарду, когда его увидишь. Но, – добавил он, – ты первый открыл огонь по толпе». – «Врешь, мерзавец!» – воскликнул я. Я уверен, что он поморщился. Ему не понравилось, что я не испугался. «Как бы то ни было, – сказал он, – выстрел был сделан с твоего участка, ранен человек. И все-таки твое имущество из уважения к британскому флагу не тронут. Кроме того, у меня нет ничего против капитана Лингарда, старшего совладельца этой компании. А что касается тебя, ты не забудешь этот день, даже если доживешь до ста лет, или я плохо изучил твою породу. Горький вкус унижения будет преследовать тебя до последнего дня жизни – таков мой ответ на твою доброту. Я заберу отсюда весь порох. Этот берег находится под защитой Нидерландов, и ты не имеешь права иметь запас пороха. На этот счет у совета есть указ губернатора, и ты это знаешь. Где ты держишь ключ от малого склада?» Я не проронил ни слова, он немного подождал и поднялся со словами: «Если мы что-то сломаем, ты сам виноват». Он приказал Бабалачи взломать замок конторского помещения, начал рыться в ящиках стола, но ключа не нашел. И тут эта женщина, Аисса, просит мою жену, и та отдает ключ. Они мигом выкатили все бочонки с порохом и побросали в реку. Восемьдесят три штуки! Виллемс лично проследил, чтобы не осталось ни одного бочонка. Народ недовольно ворчал. Бабалачи злился и пытался его отговорить, но Виллемс резко его осадил. Надо отдать ему должное, он совершенно не боялся эту шоблу. Потом поднялся ко мне на веранду, сел рядом и сказал: «Мы нашли твоего человека Али, он прятался с твоей дочерью в кустах у реки. Мы привели их сюда. Их, разумеется, никто не тронет. Поздравляю, Олмейер, у тебя растет смышленая дочь. Она сразу же меня узнала и крикнула «свин», как ты ее учил. Обстоятельства сильно влияют на чувства. Ты бы видел, до чего перепугался твой человек Али. Зажал ей рот ладонью. Мне кажется, ты ее излишне балуешь, Олмейер. Но я не в обиде. Ты так смешон в этом кресле, что я не могу сердиться». Я сделал отчаянную попытку вырваться из мешка, чтобы вцепиться этой сволочи в горло, но всего лишь упал на пол и опрокинул на себя кресло. Виллемс расхохотался и сказал: «Я оставил в твоем револьвере половину патронов, а половину забрал себе, они одного калибра. Мы оба белые и должны бы держаться вместе». – «Ты вор!» – крикнул я из-под кресла. Он даже не обернулся: ушел, одной рукой обнимая за талию эту женщину, а другой – Бабалачи за плечо, диктуя на ходу, что еще нужно сделать. Через пять минут все они покинули наш огороженный участок. Через некоторое время пришел Али и освободил меня, разрезав стежки. С тех пор Виллемса я больше не видел, да и всех остальных тоже. Меня оставили в покое. Я предложил раненому шестьдесят долларов, он принял деньги. Джима выпустили на следующий день, когда спустили флаг. Он отправил мне на хранение шесть ящиков опиума, но своего дома не покинул. Кажется, ему больше ничто не угрожает. Все очень спокойно.

Под конец своего рассказа Олмейер поднял голову и теперь сидел, откинувшись на спинку стула и глядя вверх, на бамбуковые стропила. Лингард, вытянув ноги, раскачивался в кресле. В мирный полумрак веранды за опущенными ширмами доносились слабые отзвуки внешнего мира, изнывающего под палящим солнцем: приветствия плывущих по реке, ответные оклики с берега, скрип талей, звуки короткие и прерывистые, словно быстро выбивающиеся из сил в полуденный зной. Лингард медленно поднялся, подошел к балюстраде и, отодвинув край ширмы, молча выглянул наружу. Над водой и опустевшим двором

отчетливо прозвучал голос с маленькой шхуны, стоящей на якоре у причала:

– Серанг! Подтяни нок топенантом. Гафель совсем съехал на гик.

Протяжно, с оттягом заверещал боцманский свисток – песнь дергающих за канаты. «Годится!» – крикнул тот же голос. Еще один голос – очевидно, серанга – подхватил: «Икат!» Лингард молча отвернулся, отпустив ширму, словно не увидел за ней ничего, кроме света, ослепительного, жесткого, тяжелого света, накрывшего помертвевшую землю покрывалом, сотканным из огня. Лингард сел напротив Олмейера, положил локти на стол и задумался.

– Хороша шхуна, – пробормотал Олмейер. – Вы ее купили?

– Нет. После потери «Вспышки» мы дошли до Палембанга в шлюпках. Я зафрахтовал ее на полгода у молодого Форда, ты его знаешь. Это его корабль. Он решил посидеть на берегу, поэтому я на шхуне теперь за главного. Команда, конечно, вся от Форда. Я никого из них не знаю. Пришлось идти за страховкой в Сингапур. Потом, естественно, в Макасар. Длинные переходы. Штиль. Меня как будто кто-то проклял. Со старым Хедигом вышел конфликт. Все это очень меня задержало.

– А-а, с Хедигом… Почему с Хедигом? – равнодушно спросил Олмейер.

– Э-э… из-за женщины одной, – пробормотал Лингард.

Олмейер посмотрел на него с вялым удивлением. Старый моряк, скрутив седую бороду в рожок, теперь яростно накручивал усы. Маленькие красные глазки, привычные к соленым брызгам всех морей, бесстрашно открытые ураганным ветрам всех широт, поглядывали на Олмейера из-под насупленных бровей, как два испуганных зверька, прячущихся в кустах.

– Невероятно! Это так на вас похоже! Зачем вам понадобились женщины Хедига? Старый вы грешник! – пренебрежительно бросил Олмейер.

– Что ты мелешь! Это была жена друга… я хотел сказать, знакомого…

– И все равно не понимаю, – не дал ему договорить Олмейер.

– Жена человека, которого ты тоже знаешь. Очень даже хорошо знаешь.

– У меня было много знакомых, пока вы не похоронили меня в этой дыре! – пробурчал Олмейер. – Если эта женщина как-то связана с Хедигом, значит, грош ей цена. Этого парня остается только пожалеть.

Мина Олмейера просветлела при воспоминании об историях прошлых лет, когда он был молод и жил во второй столице. В то время он находился в самой гуще событий.

Олмейер рассмеялся, а Лингард нахмурился еще больше.

– Не говори глупости! Речь идет о жене Виллемса.

Олмейер, раскрыв глаза и разинув рот, вцепился в сиденье стула и ошеломленно воскликнул:

– Что-о? Как это?

– О жене Виллемса, – четко повторил Лингард. – Ты ведь не глухой? А насчет «как это?»… я дал слово. К тому же я не знал, что здесь произошло.

– Могу поспорить, что вы предложили ей денег.

– А вот и нет! Хотя, пожалуй, надо было.

Олмейер застонал.

– Дело в том, – медленно, с расстановкой продолжил Лингард, – что я привез ее сюда, в Самбир.

– Господи! Зачем? – воскликнул Олмейер, вскакивая.

Стул накренился и упал. Он всплеснул над головой руками, резко их опустил, с трудом расцепив пальцы, словно схваченные клеем. Лингард быстро закивал.

– Привез вот. Неловко вышло, а? – Старый капитан озадаченно посмотрел вверх.

– Ей-богу, я вас совершенно не понимаю, – плаксиво сказал Олмейер. – Что вы теперь будете делать? Жену Виллемса!

– И жену, и ребенка. Маленького сына. Они на борту шхуны.

Олмейер посмотрел на капитана с внезапным подозрением, отвернулся, поднял с пола стул, сел к Лингарду спиной, начал что-то насвистывать, но тут же замолчал. Лингард продолжил:

– По правде говоря, этот малый поссорился с Хедигом. Я его пожалел: обещал все уладить. И уладил. Не без труда, конечно. Хедига злило, что Джоанна желает вернуться к мужу. Старый хрыч не слыхал о принципах. Ты ведь знаешь, что она его дочь? Я пообещал, что не брошу ее, помогу Виллемсу все начать сначала. Поговорил с Крейгом в Палембанге. Он уже стар, ему нужен управляющий или партнер по фирме. Я обещал, что Виллемс будет паинькой. На этом мы и порешили. Крейг – мой старый приятель. Вместе ходили в море в сороковых. Он ждет Виллемса. Ну и каша заварилась. А ты что думаешь?

Олмейер пожал плечами.

– Эта женщина ослушалась Хедига, поверив моему обещанию, что все будет хорошо, – продолжал Лингард с растущей тревогой. – Да-да. Правильно, конечно, сделала. Жена, муж… оба вместе… как и должно быть. Вот хитрец. Мерзавец, каких поискать. Ишь чего удумал! А-а, черт!

Олмейер издевательски засмеялся:

– Вот она обрадуется. Вы устроите счастье двух человек. Сразу двух!

Он опять засмеялся. Лингард озабоченно смотрел на его вздрагивающие плечи.

– Прижало к скалам, как никогда раньше, – пробормотал капитан.

– Отправьте ее назад, и побыстрее, – предложил Олмейер, подавляя новый приступ смеха.

– Что ты гогочешь? – рыкнул Лингард. – Я все улажу, вот увидишь. А тем временем пусть поживет в этом доме.

– В моем доме! – вскричал Олмейер, оборачиваясь.

– Он и мой тоже немного, не так ли? – напомнил Лингард. – Не спорь, – рявкнул он, когда Олмейер открыл рот для ответа. – Выполняй приказ и придержи язык!

– А-а, ну если вы таким тоном… – пробормотал Олмейер, надувшись, и махнул рукой.

Поделиться с друзьями: