Изгнанники Эвитана. Том Третий. Вихрь Бездны

Разве что Ревинтеры не явились бы совсем.

И тогда - только монастырь. И Мирабелла бы не родилась.

А если б враги явились - повторилось бы всё то же. Только Роджер Ревинтер смотрел бы на жертву еще и с отвращением. Ничья красота не влияет на чужую алчность. Только на любовь, но Эйду Таррент не любил никто и никогда.

– А мягкие какие...
– нимфа в златотканой тунике в последний раз коснулась их гребнем.

Какая разница, красива ли жертва? Кровь на алтаре у всех одинакова.

Холеные руки, скользящие движения. Случайно или нет задевают порой ребра? Колотится ли сердце Эйды громче военных литавров, или это ей только кажется? Если служительницы что-то заподозрят - свяжут. А то и силой зельем опоят.

Заподозрили или нет?

Разумно переодеть ее самим. Даже если бы Эйде удалось спрятать тот серебряный, легко гнущийся фруктовый ножик, коим курицу не зарезать... Или осколок чего-нибудь. Не для того ли ее и облачали дважды?

Золоченые сандалии - как у принцессы с затонувшего Анталиса. Отродясь не носила такую обувь. Довелось!

– Идем, Эйда.

Раскрывается с легким скрипом дверь. Впереди - знакомый коридор. С наверняка незнакомым поворотом.

Сколько шагов от камеры до эшафота? Ирия и Иден два года назад отмерили почти до ворот Ауэнта. Сестренкам было четырнадцать и одиннадцать лет. Почти двенадцать. А старшая сестра, за трусость удостоившаяся отсрочки, тряслась и молилась в особняке Ревинтеров. В спальне того, кто привез ее в Лютену на казнь родных.

Полутемный коридор, свечи в руках жриц, факелы у стен. Шаги - почти бесшумны. Сандалии - не сапоги и даже не туфли. Они тут все в сандалиях - и жертва, и конвой.

"Чудесные волосы". В одной сказке, которую Эйда вряд ли сможет рассказать Мирабелле, запертая в башне принцесса спускала в окно свои длиннющие косы. И по ним взбирался принц - ее спаситель. Ну и больно же ей, наверное, было!

Эйда свои растила с детства. Но они и до колен не достают. И уж ее-то ни один принц спасать не явится. Во-первых - нормальные рыцари давно вымерли. А во-вторых - приходят на помощь они невинным девам, а не падшим грешницам.

В сказках злодеи всего лишь требуют от пленниц замужества и запирают в башнях. Какие, однако, вежливые и куртуазные. Тоже рыцари, наверное...

Угадала - вот он, новый поворот. И лестница - вниз...

Ваш праздник - в подземелье, златые девы? В еще более глухом, чем это?

Спас бы какой-нибудь рыцарь Мирабеллу! Она-то точно невинна.

Стоп!

А с чего они вообще приносят в жертву мать незаконнорожденного ребенка? Во всех романах еретические секты режут на алтарях девственниц и детей.

Вот и выговорилось... Теперь только бы не задохнуться - от окончательно осознанного ужаса.

Зачем дурманить рассудок жертвы? Чтобы не закричала? Вряд ли - милосердие не в их привычках. А вот мать нужно опоить вдосталь - чтобы смогла убить собственное дитя!

2

В первый миг она решила, что Октавиан ее предал. Поняла, что ошиблась, - лишь увидев неподдельные ужас и отчаяние на его лице.

Серый камень. Просто - ровная плита. Такая же, как другие - поодаль. Вон, смутно сереют среди мрачных деревьев.

Разве что мхом поросла чуть меньше. Или это - обман зрения?

Садануть бы по камню кулаком! Просто чтобы выплеснуть ярость. Так ведь оставленных в лесочке лошадей спугнешь. Кони - умницы. Во всяком случае - куда умнее бестолковых хозяев. Но и они с тряпками на мордах могут испугаться. Ржать не получится, но копыта-то у них есть.

– Ты точно ничего не перепутал?! Октавиан, думай быстрее - это важно!
– Элгэ сдерживалась из последних сил. Злость рвется выплеснуться хоть куда-нибудь. В том числе - и на перепутавшего направление товарища.
– Эти развалины были?

– Луны тогда не было!
– Октавиан тоже вот-вот сорвется.
– Но тропу я запомнил хорошо! И ту сломанную березу, а рядом - малинник...

– Малинник...
– девушка устало осела вдоль умеренно-мшистой древней плиты.

Что это руины какого-то доисторического города - и без Октавиана ясно.

Вот это валуны - причем сплошные! Как их предки поднимали - Темный со змеями знают!

И что теперь делать?!

– Давай обойдем по кругу...

– Обходили только что. Так, ладно...
– Элгэ стиснула виски руками.

Можно сколько угодно беситься, что время уходит. И каждым нервом ощущать, как оно исчезает действительно! Безвозвратно. А еще можно даже поорать - на развлечение ночным птицам. И ногами потопать. Но от этого Диего не отыщется и сам по себе не спасется. Так что - спокойно, Элгэ, думай. Не дергайся! Поспешишь - ворон насмешишь. И ворогов.

Стоп. Что только что... Вороны. Нет, не совсем. Ночные птицы! Ты - умница, Элгэ. И дура - раз догадалась только сейчас.

– Октавиан, птицы! Не поют. И не пели, когда мы пришли. Не шумели, не свистели, не ухали! Здесь недавно были люди. Вход где-то рядом - у нас под носом. Ты не ошибся. Ты просто...

– Перепутал плиту!
– хором сообразили они.

– Ты видел только одну каменную глыбу. Потому что на небе не было луны. И это - не та. Идем! Ты - направо, я - налево.

Элгэ приходилось читать о древних городах - по неизвестной причине оставленных людьми еще до Воплощения Творца. Те это развалины или вдвое моложе - уже не узнать.

И остается надеяться, что предки строили поселения много меньше современных. Иначе несчастным потомкам просто не отыскать в ночном лесу все древние замшелые плиты...

3

Эйда прошла ровно двадцать восемь ступеней.

– Падай...

Девушка едва не завертела головой - увидеть того, кто так громко орет. В самое ухо! Но умное тело опять успело раньше. Уже оседая на серый, прохладный камень, Эйда осознала: кричали не вслух!

– Ну наконец-то!..
– еле различимый шепот внезапно оборвался. Шепот того, кого не видно с закрытыми глазами. Зато слышно без помощи ушей.

Эйда, увы, не героиня легендарной баллады. У нее нет многоярдовых кос, и смотреть сквозь ресницы она не умеет. А учиться здесь - под пристальными взглядами врагов - слишком поздно и опасно!

Единственная хитрость, на которую ее хватило, - прижать при падении руки к груди. Будто хватаясь за сердце. Может, хоть это помешает им понять, как дико для обморочной оно колотится?

– Носилки!
– это уже не шепот, а негромкий приказ. Совершенно другим голосом.

Одна из жриц оказалась старшей. А Эйда так и не догадалась, которая.