Измена. Игра на вылет

И честно думала, что бывшая жена его уговорит уступить, но Воронов оказался кремень.

Возможно, и неплохо, что он приедет. Мне бы его решительности, стойкости, чёткости действий.

– Марта, – слышу рядом знакомый голос, – здравствуйте.

Оборачиваюсь, передо мной стоит Воронов и очень тяжело дышит, словно он бежал стометровку.

Киваю, не в силах что-то сказать, и смахиваю очередную слезу.

Он, ничего не говоря, просто притягивает меня к себе и крепко обнимает.

Я молча принимаю эти объятья, и, кажется, они меня сейчас жизненно необходимы.

Проходит всего не больше минуты, а мне она кажется вечностью.

Но самое неожиданное, что мне не хочется его оттолкнуть, и я ощущаю себя словно в море абсолютного спокойствия.

– Всё наладится, – говорит мне, и я киваю.

Через несколько часов мою мамочку переводят в кардиологическое отделение областной больницы.

Мы с Вороновым едем следом за скорой. Он даже не предлагает мне добираться самой. Просто берёт всё в свои руки, видимо, как привык.

Александр Николаевич молча забирает ключи от моей машины и отдаёт их охраннику. Следом Воронов уже открывает дверь своего внедорожника, кивает мне, приглашая в салон. Без лишних слов.

В приёмном отделении нас встречает заместитель главного врача. Мы знакомы с ним давно. Я приглашала его к нам работать, но он отказался.

Я сразу к нему:

– Оперировать кто будет?

– Редковский Антон Альбертович. – Врач смотрит на меня внимательно. – Вы знаете его?

Пытаюсь вспомнить, фамилия, кажется знакомой.

– Это отличный специалист. Не переживайте, – успокаивает меня коллега.

Хочу что-то ответить, поблагодарить за поддержку, но в этот момент в коридоре появляется мужчина в белом халате. Подтянутый, с внимательным взглядом. Подходит ко мне.

– Здравствуйте.

Я киваю, сжимая пальцы в замок, чтобы не дрожали. Нам предстоит тяжёлый разговор.

– Здравствуйте. Меня зовут Марта Викторовна Белова. Вы будете оперировать Смирнову?

– Да, через пару часов операция. – Он чуть наклоняет голову. – Марта Викторовна, пойдёмте, поговорим в мой кабинет.

Снова киваю. Голова будто налита свинцом.

– Я с вами! – резко встаёт со стула Воронов.

Редковский оборачивается, оценивающе смотрит на него.

– А вы…? – спрашивает врач. – Муж? Брат?

Воронов на секунду замирает.

– Я её… друг. – Затем, будто спохватившись, добавляет: – Близкий, – зачем-то уточняет следом.

Врач просто кивает и жестом показывает нам идти за ним.

Мы заходим в кабинет, Редковский предлагает мне чай, приглашая сесть за стол.

– Вам нужно выпить чая и немного перевести дух, – говорит он мягко, но с ноткой настойчивости. – Марта Викторовна, вы не помните меня?

– Простите, нет… – пристально вглядываюсь в его лицо, ловя что-то неуловимое и знакомое в чертах. – А мы знакомы?

Антон Альбертович чуть улыбается, и в этот момент я вспоминаю, где я его видела.

– Да, я работал с вами и вашим мужем, когда мы все только начинали. – Голос его звучит спокойно, но слово «мужем» режет мой слух. У меня уже аллергия на это слово. Напрягаюсь, но заставляю себя не выдавать лишних эмоций. – Мы тогда были совсем молодыми. Почти двадцать лет назад. Потом я перевёлся в другую больницу.

Присматриваюсь к нему внимательнее. Да, я действительно работала с Редковским. Он был отличным врачом, подающим отличные надежды. И теперь, когда это осознание приходит, внутри разливается странное облегчение.

Конечно, я уверена, что Антон Альбертович прооперирует маму безупречно в любом случае, потому что он профессионал. Но знать, что с ней будет «свой» человек, и он помнит меня… Это как будто даёт мне какое-то дополнительное спокойствие.

– Прости, не узнала тебя сразу же… – тихо говорю, чувствуя лёгкий стыд.

– Ничего страшного, – он мягко машет рукой. – Уверен, сейчас тебе не до мелочей.

Потом вдруг добавляет, и в его голосе звучит почти дружественная теплота:

– Мы тогда, двадцать лет назад, были на «ты». Вернёмся к такому же общению?

– Конечно.

– Марта… – Антон Альбертович делает небольшую паузу, будто подбирает слова. – Ты же врач сама. И знаешь, что нельзя так… На тебе лица нет. Возьми себя в руки. Главное – нельзя их опускать. Уверен, ты такое же говоришь своим пациентам.

– Конечно, говорю… – выдыхаю.

– Ну вот. Тогда и сама соблюдай эти правила.

Его слова звучат не как упрёк, а как напоминание того, что независимо от обстоятельств человек в трудную минуту должен максимально собраться.

Да, он прав. Я всегда была сильной, всегда боролась с трудностями без каких-либо откровенных эмоций, но сейчас... Сейчас я просто растеряна.

Антон Альбертович смотрит на меня пристально, словно пытается вспомнить ту молодую, задорную, весёлую Марту, которую знал когда-то, работая со мной. Но сегодня он её не увидит, и мне не стыдно, что я выгляжу растерянно. Я и чувствую себя так же.

Сегодня перед ним женщина, которая едва держится на ногах и очень устала от всего, что случилось с ней за такой короткий период жизни.

Мне кажется, что я только сейчас по-настоящему поняла, как сложно мне давалась ситуация, которая случилась со мной совсем недавно.

Как будто до этого я держалась, не позволяя себе расслабиться, унывать, и многое другое. А сейчас из меня все силы забрали и больше неоткуда вдруг стало черпать силы.

– Антон, – говорю я тихо, – скажи мне правду: она выживет после этой операции? Мне нужна только она, какой бы горькой эта правда ни была.

Он на мгновение задумывается, его лицо становится серьёзным, и я чувствую, как сердце замирает в ожидании ответа.

– Марта, – начинает Антон медленно и осторожно, словно взвешивая каждое слово, – я сделаю всё, что в моих силах. Ты знаешь, что в медицине нет гарантий, даже если врач откровенно талантлив и опытен. Но я обещаю, что буду бороться за неё до конца.

Его слова для меня сейчас звучат как глоток воздуха для утопающего. Я снова чувствую, как слёзы накатывают на глаза, но сдерживаю их.