Измена. Право на истинную

— Милостивая Луна, — медленно моргаю, — да она тебя убить хочет.

— А тебе вот брюхо чуть не вспороли.

Минуту в мрачном безмолвии всматриваемся друг другу в глаза, и Жрец шепчет:

— И будь она милой сладкой булочкой, я бы даже на нее не посмотрел. И я знаю, что она такой может быть. Ворковала тут с конюхом, стерва, а на меня с метлой кидается. Фурия.

Глава 38. Ты все еще...

— Госпожа, к вам там рвется… — Лида не успевает договорить, и в покои входит Мариус, решительно отодвинув ее в сторону рукой.

Я встаю, закрываю собой две колыбели, в которых посапывают мои сыновья, и гость замирает:

— Я не наврежу.

— Меня гложут большие сомнения.

А в глазах его тоска, печаль и сожаление, которое и меня оплели с ног до головы.

— Как вы, миледи?

— Не жалуюсь.

— Я знаю, что вы пережили… какие чувства вас отравили…

— Уходите.

— Они стали и частью меня, — он слабо улыбается. — Это было… больно…

Не понимаю, почему он сейчас говорит о том, что знает мои эмоции и переживания. Он ведь их не проживал, однако его блеклые глаза полны грусти и сочувствия. И так он еще больше меня пугает.

— Я не должен был усилять камень забвения, — шепчет он. — Остались бы волчицей, а я бы принял смерть от рук Альфы. После смерти бы меня ждало забвение.

Очень неловкий разговор, который я не хочу поддерживать. Не стану я сейчас делиться с жутким стариком своими страхами, обидами и растерянностью, а он, похоже, этого и ждет.

— Я… никогда особо не испытывал ярких чувств, миледи. Они всегда были от меня сокрыты, и я не понимал тех, кто проливал слезы или кричал… Я, как некоторые говорили, чурбан…

— Очень интересно.

— Но мне пришлось пропустить ваши воспоминания через себя… И я теперь сам не свой. Мне так не нравится, — делает шаг. — Я хочу избавиться от вашей обиды и отчаяния. Они мне мешают.

— Кристалл Забвения?

— Нет, так он не сработает.

— Тогда чего вы хотите от меня?

— Вы полны холодного презрения к своему мужу и пренебрежения? — делает еще один бесшумный шаг. — Он стал для вас ничтожеством, который при смерти не удостоится даже взгляда? Вы же к этому пришли? Да, я понимаю, что он ваш Нареченный, но меня сейчас интересует то, что чувствует человек. Он сгорел в черных воспоминаниях, истлел в огне тоске и обратился в пепел под криками?

— Он совсем чокнулся, — заявляет Лида и скрещивает руки на груди.

— Знала бы то, что я сейчас чувствую, — Мариус разворачивается к ней и обнажает зубы в оскале.

— От разбитого сердца мало кто умирает, — сердито отвечает Лида.

— Вот именно, — в ярости шипит и вновь смотрит на меня. — Поделитесь со мной холодной зимой, что теперь царит в вашей душе. Сам я не смогу пережить ваши воспоминания, потому что… не умею… не способен… Я застрял…

— Я думаю, вам лучше уйти, — тихо отвечаю я, но Мариус не слушает меня.

Он кидается ко мне под вскрик Лиды с гримасой отчаянного безумия, обхватывает и сжимает мое лицо сухими холодными ладонями, вглядываясь в глаза.

— Охрана! — взвизгивает Лида, а Мариус врывается в мой разум диким зверем.

Время для меня останавливается. Темный чародей вплетается в мысли ядовитыми ростками и пронизывает сознаниями черными нитями. Они ищет во мне освобождение от горечи предательства, как я однажды в Храме Полнолуния.

— Ах ты старый черт!

Наша связь рвется, и меня ведет в сторону. Меня успевает приобнять Лида:

— Я рядом, госпожа.

Два охранника тащат Мариуса прочь, а он смотрит на меня в большом разочаровании и не сопротивляется. Не кричит, не рычит и не предпринимает попыток вырваться. Лишь вглядывается в глаза. Удрученно, недоуменно и растерянно.

— Ты все еще…

— Нет, — сжимаю кулаки.

— За болью должен прийти холод… Он бы и излечил меня, вернуть прежнего Мариуса, — повышает голос. — Ты все испортила! Глупая девка!

Анрей и Эрвин просыпаются с обиженными и требовательными криками, и дверь за охраной и Мариусом захлопывается. Я вздрагиваю.

— Как у некоторых мужиков все просто, — ворчит Лида и подхватывает на руки Эрвина. — Как предали, то так сразу и отпустило? Да как он жизнь-то прожил? Тише, мой хороший… — опять фыркает. — Вот уж точно старость не говорить о мудрости…

Знать не хочу, что там Мариус увидел во мне, потому что я сейчас не ухожу в своим мысли глубоко, чтобы не касаться ран, которые оставил Ивар. Если бы они обледенели равнодушием, то сегодня утром я бы не сбегала от окровавленного супруга в ярости, волнении и испуге, а после умывалась холодной водой.

— Иди сюда, — тянусь к Анрею, переключаясь на теплую нежность к рыдающему малышу. — Разбудил вас, да? Уши бы ему за такое откусить и нос.

И только мы с Лидой успокоили мальчиков, убаюкали их колыбельной, как распахивается дверь:

— Ты в порядке? — от зычного голоса Ивара, кажется, даже стены дрожат. — Что он сделал?!

Эрвин и Анрей открывает глазки, морщат носы , глядя на меня, и я шепчу:

— Что ты так орешь? Ты их разбудил, — оборачиваюсь с оскалом и рычу. — Мы их только усыпили…

Сыновья наши покряхтывают, готовясь к громким и яростным крикам. И я их понимаю, потому что сама хочу завопить.

— Уходи.

Эрвин и Анрей срываются на визги, а Ивар нагло и бессовестно шагает к колыбелькам, закатывая рукав рубашки:

— Раз разбудил, то беру теперь их на себя.

— Я справлюсь сама.

— Как и я, — самодовольно хмыкает. — А тебе стоит спуститься и пообедать. Что ты тут прячешься?

— От тебя.

— Вот и отлично. Можешь пока спрятаться от меня в столовой, — в привычной ему манере усмехается. — А мы тут по-мужски с мальчиками пообщаемся.

Глава 39. Какое бесстыдство!

— Ивар совершенно не умеет готовить, — Жрец недовольно прищелкивает языком, — однако в нем было желание научиться новому опыту.

Сверлю взглядом крохотные тушки мышей, обжаренные до румяной в корочки и залитые густым темным соусом. Сверху чуток зелени. Выглядит аппетитно, пахнет вкусно, и меня это бесит. И да, я голодная.

— Можно прямо полностью в рот и не выковыривать косточки.

— Чего вы добиваетесь? — поднимаю взгляд.