Измена. Просчиталась, но...где?

А то, что в груди болит и разламывается – это ничего страшного. Справлюсь. Где только наша не пропадала, верно?

Я смотрела на мужа и гадала, какой же будет реакция.

Скажет: ни в коем случае? Иди на аборт?

Или, может: стара ты для таких приключений, Танюха, ох и стара. Я бы на твоем месте так не рисковал, а то мало ли… развалишься.

А может: давай как-нибудь без меня, я пошел?

Все такое вкусное, что даже не понятно, чего бояться в первую очередь.

Однако Прохоров удивил. Вместо ожидаемых вариантов, он внезапно сгреб меня в охапку одной рукой и прижал к себе. Во второй руке по-прежнему болтался веник роз.

— Танька, как я рад, — голос его звучал хрипло и с надрывом. Будто ему и впрям было не плевать.

— Да, ладно, — я не удержалась от маленькой шпильки. — так уж и рад.

— Я только недавно думал, как бы хорошо было, если бы ты снова забеременела.

— Зачем? Чем больше детей, тем сильнее женщина связана по рукам и ногам? И ее проще контролировать?

Я все воспринимала в штыки и была готова искать двойное дно в каждом его слове.

Он нахмурился:

— Ты чего такая колючая?

— Я же сказала – токсикоз. Полощет весь день. Все бесит.

— Хочешь, в магазин сгоняю? За твоими любимыми сушеными персиками?

Надо же, запомнил гад, чем в прошлые беременности спасалась. От этого еще обиднее. Мы же друг друга как свои пять пальцев знали, всем делились, во всем поддерживали. И он мне такой нож в спину загнал…

— Как хочешь, — я высвободилась из его рук и отстранилась, — по какому поводу цветы? Накосячил?

Черт, опять не сдержалась.

— Почему сразу накосячил? Просто захотел тебя порадовать.

Хватит уж, нарадовалась я сегодня по самые уши. Не помереть бы от столь безудержного веселья.

Он протянул мне букет, а я не спешила его брать. Алые, тугие бутоны выглядели так, будто внутри их наполняла кровь.

— Тань?

— Прости. Задумалась. Сам понимаешь, голова забита совсем другим, — я все-таки забрала розы и унесла их на кухню, чтобы поставить в вазу.

Глеб последовал за мной и, улучив момент, пока я расправляла смятые листики, подошел сзади и обнял.

— Не переживай. Все будет хорошо.

— Угу.

Непременно будет. Но не факт, что для всех.

—Ты же знаешь… я рядом. Справимся.

Молчи, гад. Просто молчи и все. Не провоцируй, не добивай своей показной заботой. Я больше не куплюсь на такие фокусы.

— А пойдем в ресторан? Отметим такое важное событие?

Это он про беременность или про торжественное низложение моих розовых очков?

Я глянула на свое отражение в окне и ужаснулась. Потертая, зареванная, разбитая. Да на моем фоне любая Оленька будет выглядеть в сотню раз краше и выигрышнее.

Я не хочу быть жалкой и не буду.

— Почему бы и нет. Дай мне немного времени, чтобы собраться и привести себя в порядок.

— Не торопись. Я пока закажу наш любимый столик.

Судя по поведению Глеба, Оленька не успела сообщить ему о нашей встрече. Муж не юлил, не злился, не ерничал. Не вилял хвостом, как побитая собака, не всматривался мне в глаза в ожидании скандала, и сам не спешил бросаться грудью на амбразуру. Он вел себя как обычно – то есть, как предатель, который привык к своей безнаказанности.

Кто бы знал, как тяжело было держать себя в руках в этот момент. Меня буквально распирало от негодования и желания спросить прямо в лоб, как там дела у его ненаглядной Оленьки и их внебрачного сына. Разнести в пух и прах прямо сейчас, и гори все оно синим пламенем.

Нельзя, Татьяна, нельзя. Терпи…

С шашкой наголо всегда успеешь. Тут думать прежде всего надо. Наблюдать, анализировать. Потому что от моих действий будет зависеть не только мое будущее – хрен с ним, я живучая, как кошка, не пропаду – но и будущее моих детей.

Через полтора часа мы уже сидели в любимом ресторане, и услужливый официант, признав в нас постоянных клиентов, крутился возле столика.

Есть не хотелось – сегодняшние новости напрочь отбили у меня аппетит, но я все же заказала салат и десерт. Строить из себя ни о чем не подозревающую дуру-жену гораздо проще, если ковыряешься в тарелке, чем за пустым столом. Поэтому пусть будут «Цезарь» и «Наполеон». Такая вот боевая компания, для поднятия собственной значимости.

— Ты странная какая-то, — сказал Глеб, когда официант принял заказ и оставил нас в покое, — что-то случилось?

Я ответила не сразу. Покрутила в руках еще пустой бокал, потом задумчиво посмотрела на мужа.

Надо же… еще вчера моей самой большой проблемой было – когда лучше заняться покупкой формы детям в школу, а теперь все с ног на голову.

— А сам как думаешь? — выдав коронное женское «вопросом на вопрос», я наблюдала за Прохоровым. Подмечала детали, то, как он хмурился, пытаясь проникнуть в суть претензии и понять, где же накосячил.

Судя по незамутненному выражению лица – нигде. Чист как младенец.

Это бесит.

Меня так и подмывало уточнить: совсем-совсем нигде не накосячил? Даже не на полшишечки?

По-видимому, муж считал, что у него все в порядке и под контролем, поэтому безмятежно пожал плечами:

— Тань, ты же знаешь, я не силен в ребусах.

Ты много в чем не силен… зато в производстве детей преуспел.

— Никаких ребусов. Просто у меня настроение такое… разобранное.

Сучка меня твоя разобрала. Распатронила на мелкие кубики, а потом свалила их в одну беспорядочную кучу. И как с этим жить дальше – я пока еще не поняла.

— Просто скажи, что случилось, и мы вместе подумаем, что с этим делать.

Вот чего не отнять у Глеба, так это готовности разбираться с трудностями. Для Прохорова, как в том фильме: его проблемы — это его дело, мои проблемы – тоже его дело.

Всегда так было, и я наивно верила, что всегда так и будет.

Увы. В этот раз мои проблемы он создал своими собственными руками. Ладно, не совсем руками, но это не так уж и важно.

— Я просто думаю… зачем нам четвертый ребенок? Есть уже трое, причем в адекватном возрасте. Зачем нам заново погружаться в эти проблемы? В пеленки, режущиеся зубы, колики, первые шаги.