Измена
Шрифт:
Дэвид обхватывает лицо руками, тяжело дыша, когда я готова прямо сейчас провалиться сквозь землю от всех его правдивых и заслуженных слов в мой адрес.
— Я знаю тебя, Джозефин! И я тебя, черт побери, не могу ненавидеть! Не могу, а должен бы. Я не хотел мстить ему, понятно? Я хотел убить тебя! Просто убить!
— Мне жаль… Я и сама бы себя удавила, если бы не Джеймс…
Приподнимаюсь на ватных ногах, придерживая тело за край стола. Чувствую, что проглоченный кусочек омлета резко подкатывает к горлу в порыве вырваться наружу.
Молча добираюсь до входной двери, решив, что мне нужно отсюда убраться, чтобы выплакать все, что скопилось.
Приближаясь к машине, толком даже не успеваю отворить дверь салона с водительской стороны, как меня резко и властно разворачивают крепкие мужские руки, ухватив за плечи.
— Пожалуйста, не надо, — пытаюсь обессилено отпихнуть от себя человека, не сразу поняв, кто передо мной стоит, и, не удержавшись, позволяю себе разрыдаться в голос, сотрясаясь всем телом.
— Не плачь… — услышав родной голос Дэвида, ощущаю неимоверную слабость. Сгребая меня в охапку, предупреждая падение, которое случилось бы всенепременно, если бы не его хватка. — Не плачь, пожалуйста.
— Дэвид, я знаю. Я все знаю. Я так виновата. Мне нет прощения, — уткнувшись носом в грудь мужу, вновь начинаю захлебываться собственным горем. — Я так больше не могу… Это слишком даже для меня.
— Иди ко мне, — подхватив меня, отрывает тело от земли, словно я ничего не вешу. Неся бережно в дом, обнимает у порога еще крепче прежнего и поглаживает ласково мои спутавшиеся волосы.
Не знаю я, сколько времени мы простояли посреди гостиной в объятиях друг друга, однако все это продолжается еще и еще. Мои тяжелые всхлипы здесь и сейчас заглушают всю воцарившуюся тишину, казалось, уже нежилого дома, в котором раньше всегда царил дух радости и жизни. Мои плечи, словно почувствовав родное тепло, с каждой минутой приподнимаются все чаще, тело вздрагивает, силясь, чтобы успокоиться, а руки дрожат. Одна рука сейчас прикрывает рот, чтобы не закричать от бессилия, а другая удерживает Дэвида то за плечо, то за шею, хватаясь за мужчину, словно за спасательный круг, мой приплывший плот.
Полностью отдавшись эмоциям, я не могу оторваться от тепла этого человека, который по непонятным причинам, решил успокоить и поддержать ту, кто безжалостно предала его. Мне страшно нарушать сложившуюся идиллию, то, как Дэвид трепетно и неистово продолжает поглаживать мои волосы, спину. Вдруг, полностью отстранившись от меня, он молча и крайне аккуратно достает из кармана платочек, бережно вытирая следы моей истерики, что вызывает мгновенно новый поток слез. Челюсть трясется как осиновый лист на ветру, содрогаясь от незаслуженной ласки.
Продолжая молча приводить меня в порядок, Дэвид убирает платок и оборачивается, пристально глядя меня прямо в глаза. В его взгляде здесь и сейчас читается неприкрытая боль, а в глазах стоят намертво прибитые слезы, словно застывшие на этом красивом и добром лице навечно. Минута. Еще… Сняв свои очки, он медленно приближается ко мне, утыкаясь своим лбом к моему, тяжело вздыхая. Обхватив мои щеки руками, он говорит то, отчего сердце делает кульбит, вызывая секундную остановку:
— Я не хочу, чтобы ты себя так убивала. Нет. Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. Никто, слышишь, никто не стоит твоих слез, Джози. Никто, глупенькая. Я всегда был и останусь в твоей жизни, моя маленькая девочка. Помнишь, я сказал тебе однажды, что никогда не брошу
тебя в трудную минуту и всегда буду спасать от всех, что бы ни случилось. Если… Если с тобой что-то случится, я… Я не переживу этого.— Дэвид. Прости… Я не заслуживаю тебя… — крепко-накрепко обнимаю своего самого близкого человека, заменившего мне в свое время семью. — Что бы ни случилось. Дэвид, я никогда в жизни не посягну на твое счастье. — проговариваю с хрипом не своим голосом, больно вдыхая воздух грудной клеткой. — Буду изо дня в день молиться, чтобы ты простил меня. Я не заслуживаю. Нет. Нет… Ты должен быть счастлив!
— Я давно простил тебя. Увы, но ты крепко въелась мне в душу. Так, что клещами не вытащишь.
— Ты не называл меня Джози. Я не думала, что мне будет этого так сильно не хватать, — так и не отлипая от мужа, продолжаю наслаждаться его объятиями. — Ты… такой святой.
— Хорошо, что не священником назвала, — легко усмехается, целуя в макушку. — Все будет хорошо, вот увидишь. Время все расставит по своим местам. Мы оба еще обязательно будем счастливы. Не нужно страдать из-за кого бы то ни было…
— Я не хочу. Налюбилась, хватит с меня. Не бросай меня только. Ты — моя семья. Я хочу присутствовать в твоей жизни и всегда приходить на помощь в трудную или радостную минуту, — целую плечо Дэвида, утыкаясь в него своим носом. — Пожалуйста… Позволь мне быть иногда рядом.
— Посмотри на меня, — помедлив, все же приподнимаю голову, встречаясь с его глазами. — Никогда не брошу. Ты — часть моей семьи, моя маленькая Джози. Всегда!
ГЛАВА 37
ДЖОЗЕФИН
Проходя мимо туда-сюда снующих официантов, резко замираю прямо посередине зала, где уже помпезно проходит фуршет и веселятся довольные выгодным приобретением гости. Сердце так сильно сжалось в груди, а спина покрылась испариной, порождая страх внутри. Каждый удар тяжелого сердцебиения отдается яркими импульсами в висках, что затуманивает видимость вокруг. Снова это ощущение, непонятно откуда взявшееся изнутри. Ноги вмиг становятся ватными, отчего я моментально хватаюсь за край столика, что был доверху уставлен изысканными блюдами, лишь бы не рухнуть на мраморный облицовочный пол. Горло начинает затягивать невидимой удавкой, не позволяя сделать полноценный вдох.
— Простите, мэм, вам плохо? — слышу голос рядом проходящего официанта, который моментально помогает мне удержать равновесие, обхватив тело крепкими руками. Раздражающие туфли… Нет, конечно, они прекрасны, но сейчас, стоя на высоченной шпильке при моем состоянии очень сложно удержать равновесие. Еще чуть-чуть и упаду, переломав себе лодыжки.
— Я, пожалуй, присяду. Спасибо вам, — молодой человек помогает мне устроиться на резном антикварном стуле с вогнутой спинкой, обтянутом гобеленом, по стилю напоминающим мебель Людовика пятнадцатого.
— Вот, держите, должно помочь, — протягивает стакан с водой, в котором что-то начинает шипеть, а затем пузыриться.
— Что это?
— Это успокоительное. Не волнуйтесь, оно безвредное. Сам принимаю, с этой работой нервы стали подводить, — легко улыбается. — И давно у вас панические атаки?
— Атаки? — переспрашиваю, залпом выпивая. — Я не… Я не знаю, что это такое. Периодически становится так плохо, но редко. Просто… когда нахожусь в месте скопления людей или, например, на улице, мне становится дурно. Считаете меня сумасшедшей? — поставив бокал обратно на столик, устремляю свой взор на юношу.