Изменники Рима

Катон сдержал поводья, но покачал головой, отвечая по-гречески.
– Я не понимаю.

– Как тебя зовут?
– спросил парфянин на греческом с акцентом.

– Филон из Александрии, - ответил Катон.

– Откуда держишь путь?
– спросил офицер. Он подошел ближе и похлопал лошадь по щеке, прежде чем взяться за уздечку.
– И какое у тебя здесь дело?

Катон быстро подумал. У него возникло искушение использовать прикрытие торговца мехом, но вполне возможно, что тела экипажа баржи были найдены и установлена связь с беглецами.
– Я приехал из Селевкии, где продал свой последний груз духов из Александрии. Я возвращаюсь туда сейчас, чтобы забрать следующую партию.

– Торговец духами.
– Офицер наклонился ближе и принюхался.
– Либо ты врешь, либо твои ароматы настолько дешевы, что долго не хранятся.

Катон заставил себя рассмеяться.
– Достаточно долго, чтобы получить прибыль и отправиться обратно, господин.

Парфянин с отвращением покачал головой.
– Вы, греки… Вы никогда не перестанете обманывать своих клиентов? Такие люди, как ты, пересекают наши границы, берут наши деньги и смеются над нами за нашей спиной. Царь Вологез однажды выгонит всех вас. Есть человек, который искренне верит в Парфию для парфян. Он ослабил хватку на узде и отступил.
– Уходи отсюда, пока я не бросил тебя в темницу.

– Да, господин, - Катон подобострастно склонил голову.
– Спасибо, господин.

Он щелкнул языком и, не оглядываясь, пустил легкой рысцой свою лошадь через контрольно-пропускной пункт, продолжая так скакать еще сотню шагов, прежде чем перейти к шагу, опасаясь, что его могут остановить в любой момент. Но крика не последовало, и он вздохнул с облегчением. Метров через 800 по дороге он остановился и стал ждать Аполлония. Прошел час, прежде чем он увидел, как к нему едет агент, свободной рукой ведя запасную лошадь. Как только он увидел Катона, он замедлился, и Катон подтолкнул своего скакуна вперед и присоединился к своему спутнику.

– Какие-нибудь проблемы?

– Нет. Я немного подождал, чтобы дать тебе шанс сбежать, если меня схватят.

Катон благодарно кивнул.
– Они тебя остановили?

– Коротко. Просто чтобы спросить мое имя и несколько других подробностей.

– Что ты им сказал?

– Я рассказал им ту же версию с Демоклом.

– Понятно.

Аполлоний уловил натянутый тон в замечании Катона.
– Есть проблемы с этим?

– Будем надеяться, что нет. Давай. Я хочу добраться до головы каравана. А потом, завтра мы самостоятельно отправимся в путь и поскачем в Пальмиру.

Караван прошел около двадцати пяти километров по дороге в Пальмиру, прежде чем ведущий торговец и его вереница животных остановились лагерем на ночь. Солнце все еще стояло над горизонтом и отбрасывало длинные тени на бесплодный пейзаж. Безликая земля тянулась со всех сторон; песок и камни с низкорослыми кустами, усеивающими едва холмистую пустыню. Один за другим купцы и их погонщики съезжали с дороги, чтобы найти участок земли, на который можно было бы претендовать. Это было давнее соглашение, потому что только глупец мог преодолевать какие-либо расстояния, разбивая лагерь в одиночку. Безопасность была в количестве, особенно здесь, в пустыне, где банды разбойников часто высматривали легкую добычу. Пыль, поднятая верблюдами и лошадьми, висела в вечернем воздухе красным туманом, сквозь который люди и звери двигались, как призраки.

Катон и Аполлоний направились к месту перед караваном и спешились. Они освободили лошадей от их бремени, затем расстегнули седла и сбросили их, прежде чем надеть мешки с кормом животным на морды. Пока их лошади грызли ячмень, Аполлоний ножом срезал ближайший куст для костра.

Когда солнце скрылось за западным горизонтом, они сели по обе стороны от небольшого костра, разведенного агентом, прислонившись к своим седлам. Катон поделился их пайками, и они жевали закуску и полоски сушеной говядины, а затем финики, купленные на рынке в Дура-Европосе. Когда он пил из бурдюка, Аполлоний указал на один из больших лагерей, где небольшая толпа собралась вокруг костра.

– Должны ли мы присоединиться к ним? Чтобы мы не выделялись.

Катон оглянулся, прежде чем ответить.
– На нас никто не обращает внимания. Лучше остаться здесь, чем рисковать, что нам зададут неловкие вопросы, ответы на которые могут вызвать подозрения. Можешь быть уверен, что в караване достаточно людей, которые слышали о награде.

– Если ты так скажешь, трибун, хотя я мог бы услышать кое-что, что могло бы быть полезно для командующего.

Катон тонко улыбнулся.
– Все еще играешь роль шпиона Корбулона?

– Конечно. До самого конца.

– Надеюсь, оно того стоит. Учитывая, что это стоило жизни моим людям.

– Они умрут напрасно, если мы не доберемся до Пальмиры, - устало ответил Аполлоний.
– И сейчас мы не так уж далеко оттуда. Между нами и безопасностью нет ничего, кроме этой пустыни.

– Надеюсь, ты прав.
– Катон на мгновение замолчал, глядя на агента.
– А что будет, когда мы вернемся к Корбулону? Ты останешься с армией, когда он начнет кампанию?

– Если он оплатит мне достаточно хорошо, чтобы окупить мои затраты, то да.

– Если нет, что ты будешь делать?

– К чему такой интерес к моей жизни, трибун?

– Ты грамотный человек. Сообразительный и хорош в драке. Я мог бы использовать кого-то вроде тебя в своей когорте.

Аполлоний запрокинул голову и засмеялся.
– Мне? Стать солдатом? Зачем мне это нужно? Это означало бы подчиняться приказам людей, которых я не уважаю, и отдавать приказы людям, которых я уважаю еще меньше. И все это за малую часть того, что я зарабатываю сейчас. И у меня не было бы выбора в том деле, за которое я бы сражался. Чего уж говорить о том, согласен ли я вообще с целью войны, которая может унести мою жизнь. Какой дурак подпишется на это?

– Ясно, что ты не уважаешь…

– Прошу прощения, трибун. Ты хороший человек и хороший офицер. Я тебя уважаю. Верно. Но я должен спросить тебя, почему ты решил стать солдатом?

– А я и не решал, - просто ответил Катон.

– Как так?

– У меня не было другого выбора. Я был передан армии в качестве заслуги за преданную службу моего отца, когда он умер. Как оказалось, армия стала моей семьей. Полагаю, я привязался к армии, потому что это действительно единственная моя семья. Мужчины, с которыми я сражаюсь вместе, для меня больше похожи на братьев, как если бы у нас были одни и те же родители. Хотел бы я дать тебе пространное оправдание, которое удовлетворило бы твой интеллект. Немного о чести служить императору, защищать родину или бороться за цивилизованные ценности. Но я не могу. Я прожил достаточно долго, чтобы видеть в таких фразах пустую фальшивку. Я служу, потому что армия – моя семья. Вот так вот.

Аполлоний кивнул и посмотрел на первую из вечерних звезд.
– Некоторые важные вещи в жизни просты, трибун. Нет нужды оправдываться за них.

– Я не оправдываюсь, - резко ответил Катон.
– В любом случае, ты ясно изложил свою позицию. Я больше не буду тебя спрашивать. Пора спать. Я хочу отправиться в путь с рассветом.

Он развел огонь из остатков срубленного кустарника, затем откинулся на седло и накрылся плащом. Он закрыл глаза и медленно задышал, притворяясь спящим, и ждал, пока не услышал, как Аполлоний начал слегка храпеть. Затем он открыл глаза и увидел над собой полное великолепие ночного неба. Воздух был сухим и чистым, так что казалось, что здесь видно больше звезд, чем он когда-либо видел, и было что-то болезненно прекрасное в том, чтобы быть здесь, в пустыне, под такими изысканно безмятежными небесами. Казалось, что само время остановилось, и он был захвачен какой-то формой вечности, которая даровала ему абсолютный покой разума и души, как будто все его заботы и страхи были отложены для этого момента блаженства. Он задавался вопросом, было ли это доказательством того, что ему не суждено было быть солдатом. Или, возможно, солдаты не так уж сильно отличались от других людей, когда дело доходило до таких моментов. Поэты не обладали монополией ценить красоту, как и солдаты не обладали монополией на применение насилия. «Что Макрон подумает об этом опыте?» - подумал он. Он еще раз осознал, как сильно скучал по другу. Когда угрожала опасность, не было большей уверенности, чем знать, что Макрон был на его стороне, что бы ни случилось, до самого конца.